Сборник к 75-летию учёного

Владимир Викторович Колесов – это исключительно одаренный и глубоко интеллигентный человек, который является блестящим специалистом в области русского и общего языкознания, великолепным преподавателем и пропагандистом правильного и красивого русского языка, культуры русской речи. Владимир Викторович – настоящий профессор, который новаторски подходит к изучению языка и древних текстов, и современных художественных произведений. Он исключительно внимательно подходит к изучению слова, проникает в тайны его создания и употребления на разных этапах развития языка. Мы, казанцы, всегда с большим удовольствием слушаем его выступления, на которые собирается огромная аудитория: студенты, преподаватели и не только филологического, но и других факультетов. Владимир Викторович часто приезжал в Казанский университет для оппонирования кандидатских и докторских диссертаций, и его отзывы отличались тонкостью наблюдения, изяществом обработки и глубиной мысли. Подобные визиты были для нас всегда праздником. Мы желаем Вам, Владимир Викторович, крепкого здоровья, новых больших успехов в нашем деле, интересных книг, которые мы читаем с большим удовольствием и храним у себя на полках на самом почетном месте.

Э.А. Балалыкина, доктор филологических наук, профессор кафедры современного русского языка Казанского государственного университета

Некоронованный король в республике ученых

Так называют немецкого лексиколога Йоста Трира – основателя учения о словесных и понятийных полях. Так следует назвать и русского языковеда Владимира Викторовича Колесова.

Ученый

Сначала ученый обнаруживает свой предмет. Таковым в области исторической акцентологии для проф. В.В. Колесова стало место и качество словесного ударения. Основным предметом исторической фонетики стал различительный признак, основным предметом исторической морфологии – морфологическая категория. А в целом – слово родного языка. Движущей силой развития языковой системы, его внутренней и внешней формы языка, усматривается его мыслительное содержание в виде концептума.

Владимира Викторовича занимают отношения между индивидуально выделяемым речевым оттенком и инвариантом единицы языка, функцией и системой, словом и знаком, словоформой и категорией, текстом и языком. Языкознание обретает свой собственный предмет только тогда, когда обращается к историческому материалу (а если таковой отсутствует, то видит в наличных фактах наследие прошлых эпох, иначе говоря, учитывает фактор времени). Будучи историком языка по преимуществу, В.В. Колесов не боится квалифицированно участвовать в текущей языковой политике – профессиональная задача любого специалиста по родному языку.

Все уровни русского языка даются петербургскому языковеду с одинаковой легкостью. Оттолкнувшись от акцентологической почвы, зыбкой и скупой на определенные открытия, зато ясно показывающей связь и единство всех стратов языка, акцентолог шагнул на фонетическую ступеньку и стал лучшим фонетистом-историком русского языка. С блеском преодолев фонологический барьер, молодой профессор поднимается на ступень исторической грамматики, разбирая, как словоформы складываются в парадигмы и как в парадигмах действуют категории. Трудясь в окружении лексикологов и лексикографов – старших товарищей и ровесников – и восторгаясь их мастерством и тончайшим чутьем слова, вооружившись структурным методом, усвоенным в фонологических штудиях, ученый предпринимает ряд обширных исследований в области исторической стилистики и лексикологии, прочно утверждается на ступени исторической лексической семантики и становится непревзойденным лексикологом.

Но стены историко-филологического факультета СПбГУ-ЛГУ знали и знают не только отделение истории общества от филологии, но и соединение с мышлением и даже искусством. Старую задачу речемысли, поставленную еще А.А. Потебнею, не побоялся выполнять проф. В.В. Колесов. Прямым следствием из занятий словом как единицей языка стало изучение того, что скрыто перед и за словом, – слова как единицы мышления в формах родного языка. Взошед на высшую ступень филологии – вершину философскую, языковед создал учение о концептуме. Оно излагается, изучается, толкуется и перетолковывается сейчас всей Россией и скоро выльется в мощное свежее научное направление, придающее смысл частным лингвистическим студиям.

Профессору Колесову дан редчайший дар понимать древний русский текст. И не просто понимать, – излагать понятое в формах новейшей языковедческой науки, доносить его до искушенных в лингвистике всегда критически настроенных коллег. То, что далеко не на все его работы появляются отклики, вовсе не говорит о неприятии этих работ. Молчание знак согласия. Проходит короткое время, идеи В.В. Колесова усваиваются, переформулируются и благополучно входят в научный оборот, претерпевая своеобразные редакторские правки той или иной научной школы.

Владимир Викторович научился собеседовать с предками, распознавать их потаенные мысли, раскрывать их речевые стратегии. Ему стало подвластно время, и писатели, жившие за сотни лет до нас, стали благодаря В.В. Колесову нашими современниками. Ученый не просто слышит нашего предшественника и соотечественника, но еще и знает, как это сказанное направлено в будущее, какую относительную и абсолютную ценность несет оно сквозь века, диалекты и стили, привносит в систему языка, его внешнюю форму, как актуализирует действие его внутренней формы, обусловленное энергией народной мысли и силой народного духа.

Есть две филологии, одинаково важные для будущего нашей науки: ФИЛОлогия до младограмматизма – наша колыбель и основа (искусство толковать, понимать, переводить, редактировать текст, обучать грамоте и грамматике), и филоЛОГИЯ после структурализма, – такая, которая вернула человека, мыслящего, чувствующего, беседующего, в лоно языкознания. Не утратив языка как основной задачи, языковедения как науки с особой системой методов и своим особым предметом, заведующий кафедрой русского языка ЛГУ примкнул к прежним ученым СПбГУ (что, между прочим, дает моральное право вернуть название вуза), ходившим по Васильевскому острову, бережно перенес свою науку из века 19 в век 21, не растеряв лучшие ее достижения, оживив, приумножив и внедрив ее в будущие поколения и обнадежив ученых на многих островах и нескольких материках.

Очень трудно в нашей науке сделать открытие. Открытие проф. Колесова состоит в том, что отношения, считавшиеся только текстовыми, возникающими в конкретном произведении, проявляющиеся в речи, отношения, образующие образ, дающие понятие или развивающие символ, заложены в осмысленном слове языка. Эти отношения определяются через денотат и референт – понятийную и предметную отнесенности слова. Для (русской) мысли, которая выражается в языке и формируется, «воспитывается» языком, В.В. Колесовым выделено новое понятие концептума. Это открытие было подготовлено Л.В. Щербой и Б.А. Лариным, но окончательно сформулировать его, опираясь на теорию знака, смог только Владимир Викторович.

Начиная с В.А. Баранова, труды проф. Колесова уже «растаскивают» на цитаты. Это признак заслуженной популярности. Но вместе с тем хочется призвать коллег не просто эпиграфически вооружаться идеями и положениями петербургского ученого, не просто водружать их в качестве знамен собственных исследований, но постараться спокойно и критически, оставив минимум публицистики и максимум науки, презрев вовсе конъюнктуру, систематически изложить учение о категориях русского языка и его концептумах, восполнить пробелы в рассуждениях и откорректировать слишком торопливые высказывания доктора Колесова (ведь он спешит по нашей вине – вине чересчур непонятливых медлительных учеников и читателей), гипотетические суждения переработать в категорические, существенно расширить иллюстративный материал, увеличить доказательную базу до никем неопровержимых и полностью прокомментированных, строго документированных собраний фактов в виде ряда компендиумов.

Насущной задачей наших современников является доведение этого научного учения до хрестоматийного «само собой разумеющегося», понятного и студентам, и их преподавателям состояния. Выполнение этой задачи будет лучшим подарком дорогому юбиляру. Невольное засушивание, убийственная догматизация, возведение в ранг схоластики, против которой предостерегает сам же В.В. Колесов, стало бы превращением школы в секту, а научного направления – в бесплодное упражнение пустого ума, признаком «всезнающей циклопической учености и высокоумной неучености» (по И. Канту). Нам необходимо обеспечить поступательное и творческое развитие учения В.В. Колесова.

Нынче мы празднуем сперва 200-летие Н.В. Гоголя и только потом, ровно через одну декаду, День рождения В.В. Колесова. У Гоголя были «Вечера на хуторе близ Диканьки», у Колесова – акцентология и «Историческая фонетика»; Гоголь поднялся до «Ревизора» и «Мертвых душ», Колесов – до «Истории русского языка в рассказах» и «Мира человека в слове Древней Руси». Кто смеет сопоставить «Выбранные места из переписки с друзьями», «Размышления о Божественной литургии» с «Историей русского языкознания», «Философией русского слова» и «Реализмом и номинализмом в русской философии языка»? Человеческого разумения не хватает для этого…

Преподаватель

Редко кто так беззаветно и чисто любит нашу постоянно реформируемую alma mater. Вот верный ее сын, добрый и мудрый отец новых поколений русистов-языковедов, патриарх петербургской русистики. Судьба профессора В.В. Колесова в СПбГУ сложилась счастливее преподавательского опыта писателя Н.В. Гоголя в том же учреждении и на том же факультете в 1834-5 годах. Из Гоголя не вышел ученый историк, но он понял и освоил гораздо большее – то, что Колесов назовет концептумами. И Гоголь, и Колесов пришли к выводу, что всечеловеческое знание (всеобщей истории, типологической и описательной лингвистики) должно питаться прежде национальными формами концептумов. Гоголь научился их только изображать, то есть представлять читающей и посещающей театры публике, в лицах и образах, характерах и диалогах. Колесов стал их исследовать в причинно-следственных и системно-исторических связях. Гоголь показал работу художественного метода, Колесов в совершенстве овладел методом научным. Один подарил России Хлестакова и Чичикова, другой – образцовые труды об ударении в фонеме, сказке про белого бычка, правом и левом, жизни и житии, роде и племени. Тот сжег второй том «Мертвых душ», потому что не смог выбраться из плена взятого оксюморона; наш выдающийся современник преподал и написал «Философию русского слова» и смог выбраться из беззаботного и неуязвимого мирка позитивистской лексикологии, развив ее до лексической грамматики и учения о концептумах.

Не всякий ученый любит и умеет преподавать науки молодежи. Проф. Колесов делает это не только с огромной и бескорыстной любовью, с высочайшим мастерством, но и способен вселить восторг и радость в студента, осваивающего скучнейшие и сложнейшие темы исторической грамматики русского языка, то есть выполнить не только задачу надежного усвоения материала, но и сверхзадачу заинтересованного, по собственному волеизъявлению, не поощряемого никакими внешними побуждениями вроде проставленных зачетов, высоких оценок, грантов или даже гонораров и премий, продолжения развития дисциплины.

Излюбленные лекторские приемы профессора – олицетворение и драматизация. Предпосылки утраты редуцированных гласных и разнообразные признаки и этапы течения этого процесса преподносились как сцены захватывающей драмы, их падение – как трагедия, следствия, распространявшиеся на содержательные уровни языка, века и жанры, – как главы уже более спокойного романа-эпопеи. Студенты переживали, как за своих родных, за утраченные редуцированные или за исчезнувшее двойственное число, оставившее свою тень в очах, ушах, плечах, коленях да ударении в берегах, или за отложившийся в несовершенном виде имперфект, или за переставшую спрягаться частицу бы.

Перед слушателями разворачивается яркая панорама борьбы старых категорий с новыми: ловких ухищрений, жизнестойкости и упорства старого общеславянского наследия, навечно определившего собою грамматические конфигурации русского языка, и стремительности, находчивости, настойчивости в достижении конечных целей, с которыми возникали и утверждались в русском языке разного рода инновации.

В.В. Колесов излагает материал вузовской дисциплины проблемным методом: от студентов не скрываются дискуссии и не до конца доказанные положения. Наоборот, на каждой лекции заостряется тот или иной вопрос исторической грамматики, стилистики, лексики, который еще требует своего разрешения, точно формулируется задача, для решения которой есть описанные факты, предпосылки, но нет самого решения, излагаются гипотезы и версии, и никогда в угоду якобы окончательно установленной истине они не называются законченными теориями. Закономерности излагаются именно как закономерности и выявленные тенденции, регулярные правила, но не как законы. Профессор Колесов научил студентов – нынешних доцентов и профессоров, что синхронный закон отличается от исторической тенденции, структура языка – от стихии мыслительной деятельности, показание текста – от живого течения языкового процесса.

Академический порядок, выражающийся в нумерации смягчений, полногласий, склонений, спряжений, классов глаголов, причастий, предстает в устах Владимира Викторовича как биография дышащего тела языка. Контаминации и супплетивизм, нарушения стилистического и индивидуально-лексического порядка, диалектные вариации, опережения и «торможения», – ничто не выпадает из поля зрения петербургского профессора.

Форма содержательна, содержание оформлено. Форма оказывается содержательной не просто на словах и в декларациях вступительных или заключительных частей лекции. Изложение каждой мелочи пронизано этой идеей. Содержание языка оформлено и внутренне – через словообразование и лексику, и внешне – через морфологию и фонологию. После лекций и письменных работ В.В. Колесова уже совсем не трудно этот дидактический принцип проводить в жизнь!

Структура языка и его стилистические общественно и идеологически обусловленные формы связаны друг с другом в лекциях Владимира Викторовича неразрывно. Изложение каждой темы начинается с системных предпосылок явления и продолжается строгим определением внутриструктурных связей и отношений, обнаружением синтагматических изменений, затем оппозиций, влекущих за собой парадигматические преобразования, раскрытием механизма нейтрализаций. Но эпоха структурализма и наивной веры в саморазвивающийся самонастраивающийся прибор языка закончилась, вновь (в который раз?) мы возвращаемся к сравнительно-историческому методу, его-то никогда и не переставал преподавать Владимир Викторович, особенно развивая его историческую составляющую. Именно поэтому всякая грамматическая тема сопровождается обязательными лексико-стилистическими комментариями, судьбы категорий преподносятся в конкретных условиях конкретных рукописей и на предметном фоне жанрово-стилистической и социолингвистической картины. Текстологические основания изменений в системе никогда не устраняются. И наоборот: из каждой лекции проф. Колесова становится ясным, что не текст есть задача описания по данным якобы известного языка, но язык есть задача описания по данным текстов.

Ко всем своим предшественникам без исключения Владимир Викторович относится с огромным уважением, подчеркивая, что каждый из них привнес нового в науку о русском языке. Эту искреннюю «любовь к отеческим гробам», нелицемерное почитание старших товарищей и критическое соревновательное отношение к коллегам, пишущим на аналогичные темы, профессор передает своим ученикам, а те вольны чему-то учиться, а что-то «пропускать мимо ушей». Но, видит Бог, для общего блага отечественной науки учиться у Владимира Викторовича надо всему, в том числе и полной независимости в суждениях.

У каждого своя правда, истина всего одна, и искать ее надо совместно. Владимир Викторович любит собирать грибы в Лужских лесах, то есть, по выражению няни Татьяны Аполлоновны Ивановой, «заниматься смиренной охотой». У грибников есть одна труднообъяснимая закономерность: если грибы собирают порознь, не перекрикиваются и встречаются через несколько часов, то все сборщики возвращаются с пустыми корзинами; если грибницу обходят вдвоем-втроем, – полные лукошки гарантированы! Так и в науке: при взаимной подозрительности и «подсиживании» провал обеспечен всем!

Особенно надо ценить во Владимире Викторовиче Колесове критическое отношение к себе. Ученый осознает себя только как интерпретатора и постоянно различает модель изучаемого объекта и самый вне нас лежащий объект. Субъект исследователя, его инструментарий и объект, еще не преобразованный в предмет, всегда противопоставляются, различия и отношения между ними практически удерживаются, что делать порой бывает очень трудно в собственном опыте, еще труднее научить этому молодых исследователей.

Владимир Викторович как научный руководитель – это отдельное и самостоятельное поле для размышлений и усвоения опыта. Одни руководители дают шаблон, мол, «делай, как я»: это неплохо, даже полезно, а порой и спасительно в критических случаях не совсем расторопных и сообразительных учеников. Другие руководители воспитывают в духе строгого следования взятому и усвоенному алгоритму: «можешь не делать, как я, но не допускай внутренних противоречий, делай последовательно и доказательно». Владимир Викторович Колесов предоставляет полную творческую свободу своему подопечному. В результате собственных пробных маленьких исследований студент-старшекурсник (по-нынешнему, магистрант) или аспирант сам убеждается в относительной ценности сделанного, с помощью профессора одно отвергает, другое принимает, третье принимает частично. Закладываются основы будущей работы. Именно в этот момент В.В. Колесов забывает свой либерализм и становится диктатором: профессор видит наконец, от чего будет толк в аспиранте, на что он способен, подгоняет его, дает новые идеи и направления работы, требует проверять замеченные особенности языка и исторические изменения в его элементах на все новых и новых текстах. Задача ставится несколько более сложной, чем она под силу аспиранту. И это идет только ему на пользу! Под руководством проф. Колесова защищаются первоклассные, очень сложные, насыщенные фактическим материалом и имеющие нетривиальные выводы кандидатские диссертации.

Владимир Викторович как научный руководитель совершенно бескорыстен. Никогда не требует, чтобы его дипломанты или кандидаты наук непременно продолжали заниматься историческим языкознанием или ментальностью. С этим связан один факт, который сейчас еще трудно положительно или отрицательно оценить. Многочисленные ученики проф. Колесова в разных уголках России и за границей могут и не продолжать активное изучение русистики, но выучка аспирантских либо соискательских лет, личная ответственность за собранный и осмысленный материал, титаническая энергия, марафонское постоянство в приверженности единой большой теме и необходимые спринтерские ускорения в работе, наконец высочайшая результативность и поражающая (в прямом смысле, иногда и пугающая) окружающих (а порой и самого себя) эвристичность собственного труда – эти навыки и качества, приобретенные под руководством В.В. Колесова, остаются на всю жизнь и на любом поприще.

Важный урок Колесова: не продавать науку. Практика показывает, что как только начинают ею торговать, наука заканчивается, она тут же превращается в ремесло с всегда предсказуемыми результатами – вещами, имеющими рыночную цену и сомнительную собственно научную ценность. Товарную цену имеют только продукты лаборантского уровня.

Конечно, подразумевается, что результаты научных трудов могут и должны быть вознаграждены по достоинству, иначе ученые разболеются от дурной пищи, впадут в уныние от постоянно возрастающего недовольства домочадцев, растратят попусту свои силы в преподавательской деятельности, требующей существенно более низкой квалификации. Но не все зависит от Владимира Викторовича…

Ученый показывает собственным примером: делай, что можешь и на что способен, а не то, за что платят. Как преподавателя В.В. Колесова можно сравнить с доктором Гаазе.

Публицист

Наука будет мертва, если замкнется сама в себе, если отстранится от интересов национальной культуры, требований отечества, запросов общества. В.В. Колесова меньше всего можно обвинить в отрыве его науки от жизни – вполне допустимом и даже требуемом в некоторых случаях условном положении, которое позволяет создать новую стройную и полезную теорию, до поры до времени оберегаемую от внедрения в практику. Объект филологии – единственный из всех наук, неотчуждаемый от думающего и говорящего, страдающего и радующегося человека. Русская словесность есть лишь лучшее и концентрированное выражение обыденной речевой деятельности наших соотечественников, о повышении содержательного и культурного уровня которой постоянно печется Владимир Викторович.

Несколько научно-популярных книг, серия заметок в ведущей городской газете «Ленинградская правда» (нынешние «С.-Петербургские ведомости»), регулярные выступления на телевидении, популярные лекции и беседы – вот неполный перечень того, что сделано наукой Колесова для городской и общерусской речевой жизни. Прекрасный знаток речи Петербурга, университетский профессор находит время и возможности рассказать о любопытных и важных фактах и закономерностях литературной речи, всякий раз заостряя внимание на активном и осознанном владении нормой языка. Созидательное отношение к выразительным возможностям русской речи всегда отличает его маленькие выступления. Каждое из них – образец для подражания, небольшой урок правильного, стилистически точного и исторически обоснованного говорения.

Мы еще плохо представляем себе, какое сильное воспитательное воздействие оказали газетные и журнальные заметки и статьи, выступления в других СМИ, относящиеся к 80-м годам прошлого века. Те, кто претерпел это воздействие, пребывают сейчас в зрелом, наиболее продуктивном возрасте, может быть, являются не только рядовыми учителями, но и влиятельными персонами. Несомненно, нынешний культурный кризис значительно смягчен благодаря усилиям заведующего кафедрой русского языка ЛГУ. Не в последнюю очередь благодаря его личным усилиям метафора «культурная столица» стала заслуженным перифрастическим названием нашего города.

В одиночку даже такой титан, как проф. В.В. Колесов, резко, а главное на длительную перспективу и в общерусском масштабе, повысить уровень владения родным языком не может. Это прекрасно осознает сам юбиляр, поэтому пишет увлекательнейшие труды, популяризирующие русское историческое языкознание. Заинтересуются учащиеся, посвятят себя родному слову, продолжат великое дело отечественной словесности.

Каждый факт, растолкованный в научно-популярных книгах и статьях Колесова, является не просто любопытным вопросом науки, но трудной задачей, которая должна быть еще лучше поставлена, для решения которой автор излагает все необходимое и которая превращается в данное и познанное через совместное мыслительное усилие с читателем. Читатель делает для себя маленькое открытие, практически ценное потому, что в дальнейшем войдет в его идиолект. В этом и состоит секрет мастерства ученого-популяризатора науки: пробудить творческие созидательные силы в читателе-собеседнике.

Философ

Ошибается тот, кто заносчиво рассуждает о мнимой простоте популяризаторской деятельности. Хороших истолкователей науки, а особенно науки о русском слове, в форме, понятной среднему носителю языка, еще меньше, чем хороших и продуктивных ученых. Такая деятельность неизбежно приводит к обобщениям и поискам оснований для частных дисциплин – предметов специализации деятеля науки. Каково основание и оправдание русского языкознания? Исходим из того понятного утверждения, что язык – это единственное, чем может быть выражена мысль. Но язык не просто инструмент мысли, он сам по себе, пребывая в устах и книгах народа, ее и формирует. Это гумбольдтианское положение взято В.В. Колесовым для собственно философских поисков. Колесов – не просто историк языка, но еще и философ языка. И здесь он возвращается в строгие академические рамки. Публицистика в философии языка недопустима.

«Философия языка примыкает к истории языка и языкознанию» (Шмидт Г. Философский словарь / под ред. Г. Шишкоффа. 22-е изд. М. 2003. С.547). Это доказано научным творчеством В.В. Колесова, ибо из истории языка и языкознания буквально «выросла» «Философия русского слова». Возвращение к Гримму и Гумбольдту, Потебне и Аксакову, прямое усвоение их традиций, обогащение этих традиций новейшими достижениями структурного и исторического языкознания, теории знака, теории речевой деятельности, преподнесение их современному искушенному в науках читателю – вот что характерно для трудов В.В. Колесова рубежа веков и тысячелетий.

«Слово – сосуд для нашего духа, из которого мы выплескиваем его на весь мир, осмысливая таким образом последний. … Слово – произносимая сущность предмета. Благодаря выражающему сущность предмета слову предмет привлекает к себе внимание и говорит нам, что он собственно есть. По мере того как предметы начинают участвовать в этом процессе общения, придающее смысл сознание, с помощью языка воздействуя на них, фактически приспосабливается к ним. Сознание движется по миру в повозке языка и возвращается обогащенным к себе самому» (Шмидт… С.546).

Не механизм ли этого сложнейшего процесса в русском языке раскрыт в учении о концептуме? И совсем по-колесовски: «История всякого языка отражает социальную историю его народа. Корневые слова языка показывают, какие предметы были самыми важными для народа в период формирования языка. Словарный состав языка показывает, о чем думает народ, а синтаксис – как думает» (Шмидт… С.547).

Несть пророка в своем отечестве?

О высочайшей философской культуре профессора Колесова можно было судить еще в эпоху застоя. Тогда он любил повторять студентам примерно следующее: «Мы последовательно проводим диалектический метод. Вы изучаете, например, диалектический материализм. Основанием наших занятий является материалистическая диалектика». Тогда трудно было понять, в чем разница. Теперь ясно: диалектика – это беседа с целью прояснения понятий, метод, позволяющий точнее и определеннее постигнуть исторические процессы языка. При обсуждении исторической фонетики предмет действительно ограничивался звуковой и буквенной материей языка. Впоследствии, при расширении лингвистического предмета, В.В. Колесов в плане онтологии встал на позиции реализма (реальности выражаемого в слове, ср. Е.Ф. Гартман), в плане гносеологии – на позиции диалектической феноменологической редукции (снятие дедукции и индукции).

Отсюда еще один урок: всякий преподающий частную дисциплину должен знать и в любой момент высказать те методологические основания, на которых он эту дисциплину преподает. Только таким образом можно избежать взаимоисключающих утверждений – явного признака эклектики.

Настороженное отношение к трудам Колесова о концептуме может быть объяснено только тем, что философия языка вообще и философия русского языка в особенности разработана у нас еще очень плохо. Как говорится, еще не с чем сравнивать. А ведь по большому счету «философии языка вообще» не существует. Существует философия санскрита, философия греческого языка, философия латинского языка, а в наше время – философия французского языка, философия английского языка, философия его американской разновидности, философия немецкого языка. Все это очень хорошо просматривается за метафизическими размышлениями о языке вообще, все это служит объяснением и оправданием именного такого, а не другого их направления. Кто строит философию языка на русской лингвистической основе (а не просто иллюстрирует русским текстовым материалом чужую философию языка)? Профессор В.В. Колесов.

Немногие хорошо, красиво и умно говорят по-русски. Не всякому удается толково рассказать о русском языке, его внешней форме. Редко кому русские слова доверяют свою тайну, – Владимиру Викторовичу Колесову они ее доверяют. Еще меньше ученых, писателей и мыслителей способны эту тайну донести до читателя. Проф. В.В. Колесов способен это делать великолепно. Но тайна русских слов глубже даже прозорливого взгляда сего опытного профессора-языковеда. Требуются последователи и ученики, продолжающие и расширяющие научные поиски. Таковые есть, но их совершенно недостаточно, административно-финансовый ресурс не на их стороне. С этим, а еще с объективным осознанием опережающего своих учеников собственного развития связано чувство одиночества юбиляра. Владимир Викторович, Вы не одиноки! А если и одиноки, то только как Байрон или Лермонтов! Дайте время, мы соберемся с силами. Если сейчас и не очень удается скрасить Ваше научное одиночество, то скоро-скоро и мы сами, и те, кого мы учим, несмотря ни на какую жестокую конъюнктуру, существенно улучшим и разовьем Ваше учение. И уже развиваем. Пусть много пустого текста и откровенной халтуры, но есть и уверенные шаги вперед.

Не было бы счастья, да несчастье помогло. В годы начавшегося и обещающаго быть затянувшимся кризиса остается только усидчиво заниматься фундаментальной наукой, крепить ряды, неспешно, но уверенно готовить новое поколение исследователей, преподавателей, ученых и публицистов – лиц влиятельных, которые с честью выведут нацию из кризиса.

К счастью, наука – это не искусство. В ней Моцарты становятся Востоковыми и Шахматовыми, сальери – гречами и гротами. Зависть ученый преодолевает быстрее, чем художник, и вносит свой посильный вклад в общее дело быстрого становления отечественной науки. Дружная республика ученых действует несмотря ни на что! Поэтому мы уверены, что дело развития Петербургской филологической школы, так блестяще совершаемое В.В. Колесовым, будет подхвачено и обязательно продолжено в новых условиях и непривычных обстоятельствах.

Владимир Викторович, Вы – как Востоков и Шахматов… Как советский Виноградов и несоветский Трубецкой… Вы русский ученый, петербургский профессор, петроградский философ-мыслитель. В русском языкознании Вы сделали то же, что сделал в русской литературе Гоголь. Календари все-таки не врут!

Природный малоросс Гоголь увидел преисполненные человеческими пороками мертвые души, Далю пришлось составлять словарь живого великорусского языка, чтобы показать оживляющую и исцеляющую силу русского слова. Вы объединили в себе Гоголя и Даля, конгениальны Потебне, примирили великую четверицу Ягича, Соболевского, Бодуэна и Шахматова, сами создали учение, которое нам предстоит осваивать, развивать, преподавать. Вы – тот самый кучер, который погоняет птицу-тройку, ну а мы… постараемся быть лучшими, чем у Гоголя, пассажирами. Нам повезло! Ведь везете нас Вы! И Вам уже дает ответ, пока невнятный и очень замысловатый, куда же она несется. Многая и благая Вам лета!

Д.Г. Демидов, кандидат филологических наук, доцент кафедры русского языка СПбГУ

Высокое звание – профессор Санкт-Петербургского университета

… Недавно моя дочь (тоже филолог) «откопала» где-то в интернете современную песенку, в которой пелось о странностях ума «филологических девушек» (какие нынче темы?!), чьи головы буквально набиты «текстами». Когда я писала эти строки, то почему-то вспомнила об этом случае и подумала, что автор остроумной песенки прав… Без определенных ассоциаций не обошлась и я, размышляя о том, кем были для нас наши университетские учителя?

Изучая очередной источник в поисках «слов» для нового лексикографического проекта, наткнулась на весьма интересные воспоминания универсанта середины XIX века, посвященные вечной теме «отцов и детей», только в более конкретной формулировке: «Университетские отцы и дети». Поводом для заметки стала традиционная со стороны людей старшего поколения критика молодежи. Автор начинал свои мемуары следующими словами: «Странное время было этот 185… г.; самое нерешительное время, без всякой определенной физиономии…»

Воспоминания о студенческой поре вылились в серьезные размышления о том, насколько важно в юные годы повстречать на своем пути интересных и умных людей, людей порядочных. Автор, бывший студент факультета естественных наук Санкт-Петербургского университета, следуя свойственному профессии навыку классифицировать все и вся, поделил своих сокурсников на четыре разряда: «студентов-специалистов», будущих «учителей гимназий», поступивших «для пополнения своего общего образования» и «Бог знает зачем поступивших». … Как все похоже на нас! Как все повторяется!.. И я начинаю: «… Странное время было этот 197… г, самое нерешительное время, без всякой определенной физиономии …»

Заканчивались 60-е, начинались годы долгого застоя, когда я и мои сверстники поступили на филологический факультет в то время еще Ленинградского университета. По-разному сложились наши судьбы, личные и профессиональные. Тогда мы еще не могли в полной мере оценить того, как нам повезло, по крайней мере, тем, кто, выдержав огромный конкурс, поступил на филологический факультет; мы еще не знали, какие встречи нам предстоят, чьи голоса, слова и жесты останутся в нашей памяти на всю жизнь. Мы были молоды и поначалу захвачены той особой атмосферой, которая всегда отличала факультет и университет в целом. Это сладкое слово свобода!.. И еще независимость, и полная самостоятельность!..

«Мы лишь покажем Вам дорогу, дадим Вам ключ к добыванию знаний! Остальное зависит от Вас!» – примерно в таких словах выразил главный принцип университетского образования Виктор Андроникович Мануйлов, первый из профессоров факультета, с которым мы успели пообщаться на вводной лекции. И тут началось… Новые дисциплины, имена, термины… Оказалось, что изучать русский язык и русскую литературу непросто (это не «просто читать книжки», как я недавно узнала в транспорте из разговора современных девушек-«филологинь»). Помню, что старославянский язык и Татьяна Аполлоновна Иванова, читавшая нам лекции и проводившая семинары в нашей группе, покорили сразу же и навсегда, подготовив, в частности, меня к занятиям по исторни русского языка. Очевидно, именно от Татьяны Аполлоновны мы тогда впервые услышали о Владимире Викторовиче Колесове. Легенды о его блестящих лекциях и самом лекторе, его демократизме в общении со студентами доходили до нас из уст старшекурсников. Мы уже жаждали этой встречи, предвкушали ее!

Колесов!!! Самый молодой профессор на факультете и самый многообещающий… Послание из шестидесятых! Как сейчас помню, любимую 12-ую аудиторию (нынешняя 25-ая), гле читались лекции для всего потока русистов. Историческая грамматика… Владимир Викторович буквально «летает» у доски, рисуя кусочком мела сложные для понимания большинством из присутствующих лингвистические формулы исторических изменений: «юсов» в гласные «полного образования», всех этих сильных и слабых редуцированных, неорганических редуцированных, «новых ятей», напряженных гласных и т.д, и т.п. В этот миг разделения на «литературоведов» и «лингвистов» среди нас не было. То, что происходило на наших глазах, завораживало всех. Учебника В.В. Колесова «Историческая фонетика русского языка» тогда еще не существовало, он создавался в этом процессе со-творчества учителя и учеников. Помню, как Владимир Викторович признавался нам, студентам-второкурсникам, что он, объясняя какой-то сложный вопрос на лекции, может быть, еще не вполне решенный в науке, начинает лучше понимать его, прояснять для себя. Конечно, такое живое, лишенное педантизма приобщение молодых еще людей к науке не проходит бесследно. Процитирую слова уже упомянутого мною автора ХIХ века об университетских учителях, которых он разделял на педантов, «рабов фактов», и настоящих ученых: «Когда человек говорит разумно, то он поневоле втягивает вас в свою специальность; факты, с которыми вы не знали бы как справиться, которые тяжелым и бесполезным грузом ложились бы на ваш мозг, весьма комфортабельно (если так можно выразиться) укладываются в вашей голове; вашей памяти остается только удивляться как легко она усвоила себе такое богатство знаний … По нашему, то есть русскому идеалу, от профессора требуется, … чтобы он был руководителем, объяснял так сказать самый план науки, так чтобы усвоение фактов было делом спорым, делом разумным; без этого орлиного взгляда, без этого систематизирующего ума профессор … бесполезнее книги: книгу самую сухую удобнее изучать». Красоту научного обобщения фактов познавали, слушая спецкурс «Введение в историческую фонологию». Среди нынешних своих коллег-филологов встречаю многих, кто слушал этот спецкурс…

В отношении ученика к учителю всегда есть момент некоего обожествления. Даже относительный демократизм, которым отличался, по общему мнению, Владимир Викторович, не мешал этому ученическому обожанию. И оно, это чувство, несмотря ни на что (даже на появившееся с годами собственное мнение по целому ряду вопросов) остается с тобой навсегда, соединившись в цельное чувство любви к учителю, истории языка, русскому языку, науке. С годами к этому восприятию учителя добавляется очень важное понимание того, что все эти годы ты общался с Человеком – в том смысле, которым это слово отличает русский язык от других языков. Человек с его величием и его слабостями… Человечность – одно из определяющих качеств Владимира Викторовича. И как часто мы «пользовались» этим его качеством, обращаясь к учителю с личными просьбами разного свойства, будь то советы по диссертации (щедрость Владимира Викторовича на идеи известна всем) или помощь с работой – и никогда не получали отказа. Уроки человечности, может быть, самые важные в жизни.

Дорогой учитель! Дорогой Владимир Викторович! С юбилеем Вас! Спасибо Вам за все! Крепкого Вам здоровья и долголетия!!! И воплощения творческих замыслов!

В.Н. Калиновская, кандидат филологических наук, старший научный сотрудник ИЛИ (РАН)

Служитель слова

Писать об отце – всегда большая честь и нелегкая задача: об отце – известном человеке, – честь огромная и задача трудная, об исследователе и тонком ценителе слова – честь и задача, которые кажутся непосильными. Но он же нас учит (и примером, и наставлением), что нет невыполнимых задач, есть лишь нерадивые деятели. Не желая быть таковой, постараюсь наметить те черты характера В.В., которые важны и для меня, и для многих других людей, его знающих.

Об одной удивительной способности В.В., могла бы, наверное, сказать не одна я. Вы когда-нибудь слышали, как он рассказывает: о философской концепции, прошедшей защите, разговоре с кассиршей или визите младшего внука? Если слышали, то наверняка вспомните сразу несколько случаев, когда рассказ В.В. помог вам проникнуть в суть сложной проблемы или просто порадоваться. Для меня, например, одно из самых сильных впечатлений жизни связано как раз с таким рассказом.

Итак, конец 70-х, жаркое лето, сгущаются сумерки. Деревня Ляды на краю обширного болота. На остановке трое: А.А.Семочкин (который и привел нас в это царство Берендея), В.В. и я. Целый день мы ходили по болоту, вдыхали дурманящие испарения багульника, изнывали от жары и собирали морошку. Увлеклись – и заблудились, вышли к деревне поздно, автобус ушел и будет ли какой-либо транспорт до утра – неизвестно. Идти пешком – далеко, а сил уже никаких. Хочется есть, пить и плакать. И тут В.В. начинает рассказывать о своих встречах с разными людьми в США, где он был незадолго до этого. Он встает (а ведь устал не меньше нашего) и движениями, жестами, мимикой, интонацией начинает изображать встреченных в Штатах людей, пережитые ситуации, самого себя. (Необходимый комментарий для ех, кому не довелось жить в СССР:? Для рядовых советских граждан Америка – нечто столь же недостижимое, как град Китеж, и недозволенное, как запретный плод в саду Эдема). Двое зрителей забываю обо всем… В сумерках над болотом встают как живые Манхэттен и Большой Каньон, Станкевич и Пиккио, Стэнфорд и Йель, – и впечатленный, но не подчиненный ими рассказчик: «маленький человек» и эмиссар великой культуры, совестливый загранкомандированный и русский ученый. Это даже не моноспектакль, это полное перевоплощение и саморастворение в объекте представления. И в его благодарных слушателях.

Помню свою крамольную мысль: «Хоть бы автобус не пришел никогда!» стемнело окончательно, но мы продолжали слышать голос – и были заворожены его магией. Откуда В.В. взял тогда силы – не з наю, но это было чудо, настоящая победа слова над материей. Так что пришедший вне расписания автобус был воспринят мной как закономерное продолжение волшебства. Я не знаю другого человека, способного настолько сильно воздействовать на собеседника своей речью. А вы знаете?

В той давней ситуации проявилась и другая черта, которую отмечен В.В., – его щедрость. Зачем ему надо было «выкладываться» перед нами? Но он дарил нам себя безоглядно и безрасчетно. Кто из нас не чувствовал безмерного удивления перед этой щедростью, с которой он делится не только материальными благами, но и знаниями, опытом, идеями… Делится легко, еще стараясь не обидеть человека тем, что тому приходится выступать в роли получателя. Впрочем, наверное, здесь проявляются еще и другие качества В.В. – способность увлекаться и так сами широта натуры, о которой в последнее время мы лишь читаем в романах да в культурологических изысканиях о «русской душе».

При том всем никто не упрекает В.В. в том, что он слышит только самого себя. Нет, он внимателен ко всякому (и к студенту, и к случайному знакомому дочери, и к приятелю внука), с кем в данный момент общается, – если только этот человек не отрывает его от компьютера, когда «пошла мысль», или не врывается в сосредоточенный процесс высаживания рассады в грядку. Другое дело, что нужно приложить некоторые интеллектуальные усилия, чтобы удерживать внимание В.В. на своей идее (которую он сам чаще всего способен уловить, оценить и додумать прежде, чем вы закончите введение к теме), и это часто побуждает взыскательнее относиться к своей речи и мыслям. И всегда после знакомства с книгой, диссертацией или человеком В.В. обязательно отметит то новое и интересное, что он из этого знакомства для себя извлек, а критические замечания можно услышать лишь во вторую очередь, и то после провокационных вопросов. Такому уважительному отношению к людям и их творчеству очень хотелось бы научиться!

Но больше всего меня поражает в В.В. его способность постоянно быть поглощенным мыслительной деятельностью. Он может поливать цветы, идти в магазин или смиренно ждать на остановке автобуса – и в это время раздумывать над очередной научной проблемой. Трудно сказать, стоит ли завидовать этому качеству личности, ведь постоянный мыслительный процесс исключает возможность по-настоящему расслабиться, «выкинуть все из головы», «забыться» и вообще испытать ощущение полноценного отдыха. Несомненно, такое жертвенное посвящение Логосу должно ощущаться самим В.В. как бремя, а не только как счастье.

Вот еще одно яркое воспоминание детства. Мы ходим по лесу, собираем грибы-ягоды. В лесу мы уже давно и устали: комары раздражают корзина тяжелая, в голове пусто и гулко. Вдруг на полянке вижу В.В., который что-то быстро-быстро пишет в записной книжке (записная книжка и карандаш есть в каждой его куртке). Мысль надо успеть поймать и запечатлеть, поэтому корзина так и висит на его руке, но сам В.В. этого не замечает: он наконец-то понял, как объяснить давно его мучавший феномен. Но если после того, как он с умиротворенной улыбкой уберет карандаш и бумагу в карман, спросить: «А что же помогло решить задачку?», – в ответ, скорее всего, услышишь: «Не знаю, вдруг осенило…». А вам нужен карандаш и блокнот в каждой куртке?

Как бы хотелось, чтобы ни одна такая идея или мысль не пропали… А ведь он так нерасчетливо теряет исписанные обрывки бумаги, так философски спокойно относится к праву собственности на уже сформулированные и изложенные на бумаге идеи (пусть все пользуются, это уже не мое)! Так благородные властители, если верить преданиям, относились к драгоценным камням, переполнявшим их сокровищницы, ибо радели об Истине и Благе. Нам повезло: мы знаем одного из таких радетелей.

Д.В. Колесова

Власть земли

Отец, имея крестьянские корни, бесконечно влюблен в землю. Он получает неимоверное удовольствие, выращивая в своем небольшом саду всякие диковинные растения: лилии, купленные в Испании, облепиху и жимолость, привезенные с Дальнего Востока, клематис и много-многое другое, неизменно благоухающее весной и летом, как бы в ответ на его заботу и терпение. И, подобно небезызвестному императору Диоклетиану, лучшим комплиментом отцу всегда были слова восхищения его садом, его трудом и вкусом. Именно отсюда, из любви к работе на земле, и его потрясающее трудолюбие, фантастическая трудоспособность.

Парадоксы

Нас всегда поражала способность отца давать всему непонятному точные и яркие определения, и они запоминались на всю жизнь. До сих пор не можем удержаться от улыбки, вспоминая, как младшая дочь, в пятилетнем возрасте услышав непонятное слово, спросила его: «Папа, а что такое экстаз?», и ответ последовал незамедлительно: «Это когда вокруг много-много мороженого, а ты – одна». Дополнительных вопросов не последовало, дочь отошла удовлетворенная. А старшая, задавшись в юности непростым вопросом, кто такой интеллигент, получила культурный шок, услышав от отца, что самым интеллигентным человеком в своей жизни он считает старушку – соседку по лужской даче – бабу Клаву, которая, кажется, и грамоте-то не разумела, но имела столь чистую и добрую душу, была так мудра и совестлива, так умна сердцем, что за советом к ней приходили люди со всей округи и сам отец, бывало, подолгу разговаривал с ней на самые разные темы. Понимание того, тридцатилетней давности, определения, пришло только с возрастом, а ощущение некой парадоксальности мысли осталось.

А сколько раз аудитория буквально замирала, услышав вдруг: «Ум всегда выше разума, ибо он связан с сердцем, ум не только умен, но и добр. Когда «ум за разум заходит», это значит, что высшее зашло за низшую форму познания», или «Интуиция, а не рацио позволяет найти истину». Надо лишь вдуматься в эти фразы, и парадокс исчезает. Именно парадоксальность мышления и отличает настоящего ученого, заставляет его выдвигать самые невероятные гипотезы, которые со временем становятся истинами.

Н.В. Колесова

Слово об учителе

Конец августа 1978 г. Вручение студенческих билетов первокурсникам в 191 аудитории. Процедура торжественная и утомительная – на столе президиума около 200 синеньких книжиц. В середине церемонии, когда аплодисменты становятся все более редкими и глухими, внезапно раздаются одинокие, но громкие и продолжительные хлопки: кто-то пытается разрядить атмосферу и ободрить своего товарища. После из-за стола президиума резко встает средних лет преподаватель с бородкой клинышком и элегантно коротким кивком головы благодарит «возмутителя спокойствия» за нестандартное поведение. То был молодой заведующий кафедрой русского языка профессор Колесов…

Все в жизни происходит неслучайно. Вот и на первом курсе на занятиях по старославянскому языку я задаю вопрос нашему куратору, только что защитившей тогда кандидатскую Елене Алексеевне Морозовой: «А что это за знаки в тексте над буквами – и на ударение не совсем похожи…». Елена Алексеевна объясняла неграмотным первокурсникам, что такое диакритика, попутно заметив: на кафедре историей русского ударения занимается Владимир Викторович Колесов. Через два года, прослушав спецкурс по исторической акцентологии, я записался в ученики к Колесову: от курсовой к диплому, а потом и в аспирантуру.

Для меня Владимир Викторович – истинный образец универсанта, Профессора Петербургского университета в самом полном и глубоком смысле этого слова: человек «доточно» относящийся к себе, к своему научному творчеству, к работам своих многочисленных, разбросанных по России учеников. Мне кажется, именно эти качества он всегда пытается привить своим дипломникам и аспирантам. Поражает в Учителе меткий ум и меткое слово, добрая ирония, помогающая порой осмыслить какие-то проблемы. Человек удивительно скромный, и с чувством самоиронии. На одном из заседаний кто-то произнес: «ведущий специалист-славист Санкт-Петербурга», на что Владимир Викторович мгновенно парировал — «и Ленинградской области»…

В аспирантские годы Владимир Викторович руководил не только семинаром для десятка аспирантов-историков языка, но и методологическим семинаром по педагогике высшей школы, в высшей степени по-граждански заботясь о том, чтобы молодые преподаватели были не только специалистами в своей области, но и университетскими педагогами. Конспекты этих занятий я бережно храню, а педагогические приемы Колесова — умение держать аудиторию, настроить ее на позитивную дискуссию, когда истины университетского курса рождаются в диалоге преподавателя и студента — пытаюсь реализовать и в своей профессорской практике.

От истории русского языка мне пришлось уйти в методику преподавания, заведуя 6 лет университетским рабфаком, потом на журфаке преподавать русскую грамматику. И хотя докторская была написана по специальности «Журналистика», предметом ее стал текст. А отзыв на реферат написал и Владимир Викторович. Те знания и опыт, которые он подарил в аспирантские годы, никогда не стираются из памяти… В нашей профессиональной среде PR-специалистов мы шутим: «Лучшие PR-специалисты – филологи». А бывших филологов никогда не бывает. Равно не бывает бывших учеников…

А.Д. Кривоносов, доктор филологических наук, профессор, заведующий кафедрой связей с общественностью СПбГУ

С любовью о В.В. Колесове (Круглове)

(ностальгическая повесть-иносказание)

Практически все аспирантки были влюблены в профессора В.В. Круглова, впрочем, не они одни. Дмитриева бегала на все кругловские лекции, вплоть до защиты. Пристрастила она к этому и Мотю. Аспирантки молились на Круглова, большого и хулиганистого ученого и веселого, очень простого в обращении, человека. Когда по какой-либо причине молодые аспирантки и преподавательницы допоздна засиживались на кафедре, Круглов просил их приготовить чаю, а сам бегал в буфет и приносил пирогов и пирожных. Оглядывая незамужних, умных, независимых и симпатичных девиц отеческим взглядом, говорил, качая головой: «И что это вы все замуж не идете, все принцев ждете: главное ведь, чтоб крепко обнимал!».

Лекции его были фонтаном красноречия и научной смелости, подкрепленные, впрочем, основательным практическим материалом и нетривиальным взглядом на привычные языковые факты. Подход его к языку был философский, замешанный на искренней восторженности и непреходящей любознательности. Этой неординарностью своей и большим творческим потенциалом[1] приобрел Круглов не только горячих почитателей и последователей, но и ярых завистников и недоброжелателей.

Верные слушатели его лекций старались прийти в аудиторию пораньше, так как мест обычно не хватало, особенно на вечерних спецкурсах. Понятия «опоздавший» для Круглова не существовало: кто приходил позже, сидел у дверей, принеся стул из другой аудитории. Многие сидели за дверью, поэтому дверь всегда была распахнута настежь. Лекции свои Владимир Викторович читал свободно импровизируя, почти не заглядывая в записи, кокетливо доставал иногда из кармана пиджака замусоленную бумажку с примерами и артистически изображал изумление: примеры касались другого курса лекций. «Ну и ладно, обойдемся без них, записанных примеров. Другие, более свежие, еще лучше!»

Долгих и теплых лет! С юбилеем и праздником всех, кто однажды прикоснулся к чуду, имя которому – Владимир Викторович Колесов!

(Простите мое хулиганство; так было проще сказать о главном)

[1] Круглов В.В. писал книгу за книгой, и все были нарасхват: чтобы их приобрести, подписывались на них еще задолго до их публикации.

Анна Круч, кандидат филологических наук; (аспирант кафедры русского языка ЛГУ им. А.А. Жданова в 1980-ые годы). Германия, Ниде

Владимир Викторович Колесов глазами поколения 90-х

О том, что он гений – напишут старшие товарищи. О том, что Учитель и Новатор, которого поймут (может быть и не все сразу) и оценят (опять же, может быть, и не все) через полсотни лет – другие наши коллеги. Нам же, последним счастливчикам в зените славы видевшим Этого Человека в годы наших стараний и научных терзаний, изредка ловившим его из-за заграничья, остается только тихое восторженное умиление по поводу того, что мы болтались где-то рядом.

Вспоминая блестящие лекции с неизменными финальными рукоплесканиями слушателей стремительным вылетом оратора из аудитории, много лет спустя каждый из нас вслед за царем Давидом до сих пор повторяет: «Коль сладка гортани моему словеса Твоя, паче мёда устом моим». И потом глубокое осознание собственной ничтожности и несовершенства – у одних, и полная убежденность (наконец-то!) в постижении падения редуцированных – у других: Владимир Викторович живописал историю редуцированных на примере размножения комаров. Мистерия, поэзия, мистификации при абсолютной научной точности, которая душила незрелые умы и души обилием примеров на (о ужас!) несколько акцентологических парадигм.

Щедрость научных подарков – тем, идей, замыслов, сравнений – отражение человеческой щедрости сердца и щедрости жизни Владимира Викторовича. Он учил нас радостно заниматься наукой и щедро за это платить: роскошными весенними днями, безвозмездно отданными Публичке, переделыванием текстов, когда считаешь удачей две фразы, оставшиеся от листа после правки (случавшейся редко, на бегу, в течение одной трамвайной остановки, но как плодотворно!) и прочими прелестями бытия. Великий человек велик и широк во всем!

Профессор В.В. Колесов в 1990-91 учебном году впервые прочитал курс по исторической стилистике русского языка. Это было, безусловно, инновацией в науке о русском языке на тот момент. Сама подача материала была весьма своеобразной, хотя во многом и соответствовала идеям, высказанным лектором в его книге «Мир человека в слове Древней Руси». Однако в учебных лекциях он сделал удачную попытку переключиться с рассмотрения истории значений слова на историю функции в cоответствии с им же заявленной градуальной оппозицией «знак-значение-функция», столь важной для категориального языкового сознания Древней Руси. Читать этот курс было чрезвычайно трудно в силу сравнительно плохой изученности древнерусской словесности на тот момент в целом и в силу еще господствующего идеологического диктата атеистов. Но В.В. Колесов решился на это и предложил интересное решение, актуальное до сих пор. Именно с этого лекционного курса можно говорить о рождении новой отрасли филологических знаний – исторической стилистики русского языка.

Как известно, каждая эпоха имеет свое определение литературного языка, поскольку литературный язык – это функция национального языка: система-стиль норма. Система естественного языка развивается, и, в результате, возникают стилистические варианты, при осмыслении которых возникает «норма как осадок из стиля». Поэтому предметом исторической стилистики русского языка становится слово, другими словами, причины устранения старых и возникновения новых вариантов.

История русского литературного языка изучает текст как форму использования системы языка при создании функционально оправданных стилей, в результате чего и возникает норма как категория языкового сознания: текст-система-стиль-норма. Так появляется проблема нормы.

Языкознание эксплицировало норму в систему. Литературным языком называется стандартный язык, который характеризуется однозначностью, одностильностью, однофункциональностью. Поэтому под литературным языком понимается язык культуры, способ создания образцовых текстов. Отсюда историческая стилистика изучает средства выразительности, основная функция которых – коммуникативная. Кроме этого есть еще ведущие функции-речемыслительная, творческая (рождается новое знание). Именно поэтому историческая стилистика понимается как наука, изучающая средства речемыслительной деятельности (ментально). Становление и развитие стилистики происходит на фоне нормы, которая есть выбор инварианта естественный нескольких стилистических вариантов: узус варианты норма. Другими словами, норма – это познанная система. (Мы позволили себе столь обширную цитату из лекционных записей слушателей тех лет потому, что она демонстрирует интереснейший путь работы ученого от ораторских опытов в аудитории до последующих публикации монографических работ, путь колоссальной работы над текстом, его насыщения, сжатия, украшения выразительными примерами- аргументами, что трудно позволить себе в границах лекционного часа).

Многочисленные современные преподаватели с благодарностью вспоминают эти лекции, которые они слушали, затаив дыхание, и потом, как из «гоголевской шинели», вышли с проповедью исторической стилистики в разные вузы страны.

Владимиру Викторовичу принадлежит и слава первооткрывателя лекционного курса о символе, когда А. Сеше, А. Потебня, В. Соловьев, С. Булгаков, Н. Бердяев в исполнении проф. Колесова интриговали зачарованных слушателей обилием и глубиной не только лингвистического, но и культурологического комментария к истории развития символа с эпохи средневековья до наших дней. Оригинальная и вдохновенная, манера чтения лекций оставалась в сердцах и умах еще и потому, что отличалась необыкновенной афористичностью и лаконичностью: «символ – не знак, который развивает мысль, но есть нечто живое. Это культура цели, а не причины: история-структура-функция». Чтобы пойти дальше Учителя, нужно усвоить им проработанное. Большинство еще трудятся на этой необозримой ниве.

Юбиляр, безусловно, блестящий лектор и глубокий, оригинальный мыслитель.

Непонятный для многих коллег Владимира Викторовича парадокс: обилие юношей в начале обучения на спецкурсах и спецсеминарах, в аспирантуре, с исключительно девичьим щебетаньем в конце курса при редком орле, долетевшем до защиты диссертации – тоже объясняется научно: выживают сильнейшие (или красивейшие?).

Не обременяя своим вниманием, может быть, еще потому Учитель остался для нас как образ, как символ, как тот непостижимый ускользающий концепт и, безусловно, харизматическая личность, стремление и приближение к которой формировало наши «ментальности» (ругательное на тот момент слово) и сущности.

Как огромный океан поднимает волну, так и Владимир Викторович, окатив учеников своим человеческим обаянием и невозможной эрудицией, дал такой мощный по напряженности научной мысли и эмоциональной насыщенности дискуссий импульс, что отголоски его слышатся с разных уголков нашей необъятной Родины по сей день.

Да простится нам эта поэтическая вольность, ибо невозможно о Поэте в лингвистике обойтись без фигур речи (в рамках раздела исторической стилистики!).

Реестр научных работ уважаемого и любимого Владимира Викторовича определен, опубликован и пополняется, реестр человеческих заслуг предполагаем, но не определен ни одним изданием, потому что он в памяти и сердцах его учеников, талантливых и бесталанных, любимых и не очень. Но всем нам, соприкоснувшимся с Владимиром Викторовичем, наверное, редко повезло – величие Учителя и Ученого не уступало величию Человека. А это так дорого в нежном возрасте, и не только!

Многая лета!

П.И. Мельников (Давыдов), кандидат филологических наук, доцент Борисоглебского педагогического института,

А.Н. Елисеева, кандидат филологических наук, доцент РХГА (СПб)

Гений словесной красоты

В начале апреля мы случайно встретились со С.А. Авериной в одном из самых укромных уголков нашего факультета. И именно здесь она пригласила меня не только на кафедральное чествование Владимира Викторовича Колесова, но и – предложила участвовать в небольшой книжной здравице по случаю его Юбилея.

«Как же так, – удивился я. – Ведь до дня его рождения осталось всего пять дней. Неужели русисты успеют столь быстро издать сборник, а я – написать здравицу?» «– Ничего, – успокоила меня Светлана Андреевна, – мы отмечаем его семидесятипятилетие не 10-го, а 28-го апреля. А книжку, учитывая важность и неотложность События, декан обещал издать за одну неделю. Только прошу: Ваша здравица не должна превышать объёма в одну страницу».

Нимало не подивившись лестным и любезным моему сердцу приглашениям, я немедля принялся за написание юбилейной здравицы. Казалось, что дело будет нетрудным: ведь уже трижды я писал пространные биографические очерки о своём друге и коллеге (1988, 1995, 2004) и трижды был редактором сборников и юбилейных библиографий в его честь (1988, 1994, 2004). Необходимость соблюдать одностраничный регламент, однако, намного усложнила мою задачу. Жанр «блиц-здравицы» перестроил меня с привычного летописно-биографического на юбилейно-лирический и даже патетический лад. Что ж – ведь я помню Владимира Викторовича с начала 60-х годов прошлого столетия и эпизодов для вдохновения набралось уже на объёмистый тон мемуаров. Какой же таких эпизодов избрать?

В памяти всплыло относительно недавнее – шестнадцатилетнее прошлое. С любимицей Владимира Викторовича, аспиранткой Мариной Курниковой, мы готовили сборник к 60-летию её Учителя. Собирали у авторов материалы, обсуждали и редактировали собранное. Одна из статей – Д. В. Дмитриева о синонимических дублетах библейского происхождения в древнерусской письменности – возмутила Марину. «Как он смеет так резко критиковать своего Учителя!» – « Не волнуйтесь, Марина, – ответствовал я. – Вашему Учителю никакая критика уже не нанесёт вреда. Потому что он – гений!»

От этих слов возмущение любимицы Владимира Викторовича переросло в негодование. «Вот и вы тоже! – воскликнула она. – И вы позволяете себе такие неуместные шуточки! Как вам не стыдно!»

А я и не шутил. По моей научной табели о рангах мой софакультетник, неоднократный созаседательник и сотрапезник Владимир Колесов уже давно был зачислен в ранг гения. Гения русской и славянской словесности, доказавшего свою гениальность и своими многочисленными научными трудами, и умением притягивать в свою орбиту талантливую молодёжь, и страстной убеждённостью своих публичных выступлений.

Везде, где появляется Владимир Викторович, рассеивается академичная скука и начинается свободная, творческая работа мысли и Слова. Профессор Колесов – «дрожжа», многократно увеличивающая массу замешиваемого им филологического теста. За ним следовали и следуют новые и новые поколения истинных знатоков родного языка и проповедников его сокровенного смысла. И как бы мы, словесники, не боялись громких слов, в день юбилея нельзя не воспользоваться случаем процитировать определение академического словаря к интересующему нас слову и понятию: «Гений – тот, кто обладает высшей степенью творческой одарённости». Всем нам повезло. Мы такого человека знаем.

Да, Владимир Викторович одарён многим. Любящими родителями, давшими ему возможность из далёкого Уссурийска перенестись в Ленинградский университет. Любящими и мудрыми учителями, заманившими его, поэта, в нашу лингвистику. Обожающими его учениками и последователями как с нашего факультета, так и из многих университетов мира. Главный же дар, доставшийся Владимиру Викторовичу от Бога – это дар Слова, способность внимать красоте и всем обертонам словесного смысла. Пожелаем же нашему Юбиляру ещё многая лета вкушать от плодов этого Божьего дара и радовать нас новыми творениями своего филологического гения.

В.М. Мокиенко, доктор филологических наук, профессор кафедры славянской филологии СПбГУ

Праздник, который всегда с тобой…

Казань 1972 года, университет, кафедра русского языка, ее руководитель – профессор Виталий Михайлович Марков. Именно он предложил пригласить своего коллегу из Ленинградского госуниверситета профессора Владимира Викторовича Колесова оппонентом моей кандидатской диссертации «История звательной формы в русском языке». Ученый совет факультета, тогда объединяющий историков, литераторов и лингвистов, половина из которых смутно представляла себе суть работы, явно скучал. Внешне уверенный соискатель с тревожным напряжением ожидал выступления известного ученого. И вдруг – этот завораживающий баритональный голос с авторскими модуляциями, вещающий что-то особо значимое, неординарное, завлекательное, с лирическими отступлениями и блистательной иронией. На всю жизнь запомнился комментарий по поводу неточного прочтения мною текста берестяной грамоты Х1У века: «Поклонъ от Дорофея к Осипу с братиею. Попе цалуися мною», «фонетический и семантический контекст которого требует другого членения с учетом отражения цоканья в повелительной форме глагола». А дальше следовало устное резюме: «Автор, вероятно, настолько увлечена своими вокативными изысканиями, что заставила даже попа целоваться» Аудитория воспрянула, оживилась, а я решила: «Это провал!». К счастью, все обошлось, проголосовали единогласно.

Владимир Викторович приезжал к нам на конференции и, как правило, читал лекции, на которые сбегались студенты не только филологического, но и других факультетов. Подвижный, эмоциональный, он поражал своей увлеченностью, ораторским мастерством, эрудицией, простотой общения (главный признак интеллигентности), даром импровизации. Когда однажды студенты спросили его, как правильно ставить ударение: мЫшление или мышлЕние, он моментально отреагировал: все зависит от производящей основы, если это мышь, то мЫшление, если мыслить – мышлЕние.

Для нас ценно и то, что наш знаменитый профессор из Ленинграда (ныне С-Петербурга) безотказно реагировал на приглашения принять участие в самых разнообразных научных мероприятиях, при этом всегда поддерживал концепции казанской лингвистической школы: шла ли речь о нулевой морфеме, об обратной мотивации‚ о конфискации, семантическом словообразовании, роли церковнославянского в истории русского литературного языка. Когда Московский университет устроил дискуссию по проблемам диглоссии на русской почве (автор – проф. Б.А. Успенский), то с критикой этой противоречивой, запуганной, не имеющей доказательств теории зажигательно выступил В.В. Колесов, горячо и аргументированно отстаивая, в том числе, и позиции казанских лингвистов.

Сегодня мы продолжаем контакты с Владимиром Викторовичем и не теряем надежды увидеть нашего замечательного коллегу в Казанском университете, вновь ощутить обстановку праздничности, почувствовать красоту русского языка, воспринять торжество интеллекта настоящего ученого.

Т.М. Николаева, доктор филологических наук, профессор кафедры истории русского языка и языкознания Казанского государственного университета

Песня о Сталине

Была у нас с Владимиром Викторовичем аспирантка Лена, которой мы руководили совместно. И вот однажды я и эта самая Лена пришли в гости к Колесовым. Ольги Сергеевны, хозяйки, не было дома, тем не менее Владимир Викторович усадил нас за стол и налил по рюмочке чего-то розовенького.

– Это домашнее, – объяснил он. – Из дачных припасов.

Чокнулись мы, выпили – и у нас глаза на лоб полезли: очень мало это походило на домашнее винцо.

– Ой, ребя-ата! – ахнул Владимир Викторович. – Извините, пожалуйста, я перепутал: это же у меня спирт подкрашенный!

После такого мы, конечно, все развеселились. Владимир Викторович и я решили спеть для Лены песню. А так как Лена занималась языком советской поэзии, то и песню мы выбрали советскую:

От края до края, по горным вершинам,
Где гордый орёл совершает полёт,
O Сталине мудром, родном и любимом
Прекрасную песню слагает народ.

Летит эта песня быстрее, чем птица,
И мир угнетателей злобно дрожит.
Её не удержат посты и границы,
Её не удержат ничьи рубежи.

Её не страшат ни нагайки, ни пули,
Гремит эта песня в огне баррикад.
Поют эту песню и рикши, и кули,
Поёт эту песню китайский солдат.

Уж не знаю, как там это выходило у китайского солдата, но у нас с Владимиром Викторовичем исполнительские данные оказались, мягко говоря, ниже средних. И Лена, человек музыкальный, откровенно хохотала.

Зато текст мы знали твёрдо и допели до конца. А когда кончили, Владимир Викторович тяжело вздохнул:

– Когда-то за эту песню меня исключили из школьного хора.

– То есть? – не поняли мы с Леной.

– Руководитель хора во время первой же репетиции показал на меня пальцем и сказал: «Вот ты, мальчик, – ты можешь на хор больше не приходить!»

Да, чего только не бывает на свете! И рикши, и кули пели песню о великом отце народов, и китайский солдат пел, а советский пионер Володя Колесов не пел!

Луга, Май 86-го

Есть на свете город Луга,
Петербургского округа.
А. Пушкин

Весной 1986 года меня, в то время профессора Удмуртского университета, командировали из Ижевска в Ленинград на курсы по компьютеризации. Но на первом же занятии лектор предупредил, что будет учить нас «плаванию сухим способом»: компьютеризацию предстояло проходить без компьютеров. Компьютеры в то время являли собой батареи шкафов с огромными метками магнитной ленты, но главное – были они большой редкостью, так что в течение всех двухмесячных курсов у нас была запланирована одна-единственная экскурсия в компьютерный зал, да и та всего на пару часов. Удручающее настроение, вызванное таким поворотом дела, усугубилось у меня ещё и скверными обстоятельствами личной жизни, и единственной моей радостью в тот момент оказалось общение с Владимиром Викторовичем Колесовым.

Где-то в середине мая Владимир Викторович пригласил меня на свою дачу в Лугу. (Это была, между прочим, ещё и весна чернобыльской катастрофы, а Лужский район подвергся самому большому радиоактивному загрязнению в Ленинградской области, но мы об этом узнали гораздо позднее). В Лугу, где прежде бывать не приходилось, я уехал почему-то (уж не помню, почему) ночной электричкой и рано утром отправился искать дачу Колесовых. Узнал я её по огромному чёрному коту именем Спартак Мишулин (ласкательно Спартя), которого я прежде видел в Ленинграде и который грелся теперь на восходящем солнышке возле дачного домика. Поднимаясь на крыльцо, я заметил, что одна из его досок проломлена. Постучал в дверь. На даче, кроме хозяина, оказались его дочь Наташа и внук Федя, тогда еще совсем малыш.

– А что это у вас крыльцо дырявое? – спросил я.

– Сгнило в ленинградской сырости, – вздохнул Владимир Викторович. – Надо починить, а то как бы Федька не оступился.

Этим мы и занялись сразу после завтрака. Содрали сгнившее покрытие, и Владимир Викторович взобрался на чердак за новыми досками. Доски были разнокалиберные – он выбирал более или менее подходящие друг к дружке по толщине и ширине и спускал их вниз, а я отпиливал их на нужную длину и приколачивал.

Я думал, что, закончив эту работу, мы отдохнём, но Владимир Викторович извлёк откуда-то насос и принялся опрыскивать яблони каким-то химикатом от парши. Насос работал плохо, хозяин нервничал, но продолжал своё дело. Я же стал рисовать акварелью, прихваченной вместе с альбомом из города, домик и дачный участок.

Когда мы закончили и эти труды, Наташа собралась в кинотеатр. Владимир Викторович предложил:

– Сходите с Натусей в кино, а я поработаю: надо допечатать монографию.

– Вы же жаловались, что не можете печатать на машинке, что рука болит.

– Как-нибудь, другой рукой.

– Нет уж, давайте так: Вы будете диктовать, а я печатать.

Остаток этого дня я под диктовку автора допечатывал на машинке его монографию «Древнерусский литературный язык», выходу которой он придавал большое значение.

Заметно было, что Владимир Викторович вообще чувствует себя плохо. На следующий день мы погуляли по окрестностям, но, вернувшись, он снова засел за работу. В следующие дни мы с ним допечатали-таки последние главы его книги.

А через некоторое время по возвращении в Ижевск я узнал, что хозяин лужской дачи попал в больницу с инфарктом.

Теперь-то я уже вывел формулу его отношения к труду: в науке он работает до инфаркта, а в огороде до грыжи…

Б.И. Осипов, доктор филологических наук, профессор, зав. кафедрой исторического языкознания Омского государственного университета им. Ф.М. Достоевского

Учителю

Владимир Викторович Колесов – мой учитель (точнее – Учитель с большой буквы, как бы пафосно это ни звучало, как бы сам Владимир Викторович ни морщился при этом – но для меня это так!).

«Я училась у Владимира Викторовича Колесова» – этой фразы достаточно, чтобы на меня стали смотреть с уважением, это как стопроцентный знак качества.

Владимир Викторович принял меня в аспирантуру что называется «с улицы», после провинциального пединститута (кроме меня все поступали после окончания университета), без какой-либо протекции, без чьей-либо поддержки.

Я вообще попала к нему по ошибке – и это, безусловно, самая счастливая ошибка в моей жизни.

Дело в том, что я, работая во Владимирском политехническом институте на кафедре РКИ (русского языка как иностранного), должна была поступать в соответствующую целевую аспирантуру ЛГУ, однако инспектор политеха по ошибке направил документы не на «русский язык как иностранный», а на «чисто» русский язык, то есть на кафедру Владимира Викторовича. Выяснилось это где-то в мае-июне, когда до вступительных экзаменов оставались считанные дни, а реферат был готов только по РКИ, времени на новый вступительный реферат не было. Тогда я достала студенческую работу по литературе, которая называлась «Краски «Слова о полку Игореве»» и в которой была фраза типа «профессор Колесов в книге “История русского языка в рассказах” неправильно подсчитывает количество обозначений цвета в “Слове…”, а я делаю это правильно. …». Когда я это писала, мне и в голову не могло прийти, что профессор Колесов не мифическая фигура, а живой человек и что через несколько лет я встречусь с ним лично…

Только значительно позже я смогла более или менее адекватно оценить великодушие, доброжелательность и терпимость Владимира Викторовича, который, дойдя до моего наглого пассажа насчет его якобы ошибки, хмыкнул, взъерошил характерным для него жестом волосы и сказал: «Будем работать!». И только значительно позже я смогла оценить, как много времени уделил мне Владимир Викторович, объясняя, что «краски» и «эпитеты» надо заменить на цветообозначения, литературоведение — на лингвистику, что прочитать надо такие-то и такие-то книги… Кроме того, Владимир Викторович решил мне показать общий уровень, необходимый для поступления. Он взял текст для анализа, посадил с одной стороны меня, а с другой — своего любимого ученика Диму Демидова, который бодро стал разбирать, где аорист, где имперфект, где какая палатализация, а я сижу рядом и тихо плачу, роняю слёзы на текст – не могу ничего сказать, не могу абсолютно ничего вспомнить после пятилетнего перерыва, после трёх лет работы в восьмилетней школе г. Улан-Батора и ещё двух лет на кафедре РКИ…

Какой недосягаемой мечтой для меня был Ленинградский университет, аспирантура у Владимира Викторович! Как я готовилась всё лето, приходила в библиотеку к открытию, а уходила по звонку…

В аспирантуре Владимир Викторович поразил меня (первоначально смутил и даже шокировал) обращением «Коллеги!», которое он адресовал не только своим истинным коллегам, преподавателям кафедры, но и аспирантам, и студентам (причем далеко не всегда самым лучшим и соответствующим этому высокому званию – быть коллегой самого Владимира Викторовича!). Это обращение обязывало и подтягивало, Владимир Викторович вообще никогда не «спускался» до уровня аспирантов и студентов, не пытался что-либо упрощать, «разжевывать», нужно было предпринимать значительные усилия для того, чтобы «подняться» над своими скудными (особенно вначале) знаниями истории языка и хоть что-нибудь понять из стремительно-ассоциативного потока его мысли-речи, хоть что-то судорожно записать, зафиксировать, чтобы дома вникать и заучивать. Аудитория, где читал лекции и спецкурсы Владимир Викторович, всегда была битком набита, приходили не только те студенты, для которых занятие предназначалось, но и аспиранты, докторанты, стажеры, соискатели, преподаватели как ЛГУ, так и других вузов, слушатели ФПК… Занятия с аспирантами и студентами Владимир Викторович воспринимал как первоочередные, как самые важные, он не позволял себе задерживаться ни на минуту, даже если в перемену были какие-то срочные дела, важные посетители – «У меня лекция!», говорил он, уходя с кафедры.

Занятия аспирантского семинара мы ждали, они проходили радостно, весело, сопровождаясь шутками Владимира Викторовича, его метким словцом, то и дело прерываясь взрывами хохота… Аспирантам Владимир Викторович постоянно приносил свои книги (не все их возвращали, он потом сетовал, что надо бы записывать, кто какие книги берёт…), постоянно приглашал к себе домой, мне передал специально для меня напечатанные на машинке шифры рукописей — травников, лечебников, иконописных подлинников, назначал консультации в БАН (Библиотеке Академии наук), чтобы напрямую, «на местности», познакомить с зав. рукописным отделом, находил время, чтобы объяснять примитивные вещи, связанные с оформлением машинописного текста (где должно быть подчеркивание, какие должны быть поля, как оформить литературу и др.).

Если бы не Владимир Викторович, я бы не только не попала в аспирантуру, я бы её никогда и не закончила (вернее, никогда бы не защитила диссертацию), поскольку на втором курсе вышла замуж и, как выяснилось, стала ожидать появления дочки. Владимир Викторович настоял, чтобы до ухода в декретный отпуск я обязательно обсудила работу на кафедре, не задавая вопросов о сроках, поставил дату обсуждения — 4 марта (врачи срок декрета определили мне с 6 марта), выбрал оппонентов, «которые нас поймут, которые имеют своих детей», разделил единственный имеющийся машинописный экземпляр моей работы на две части – Ольга Александровна Черепанова читала с начала до середины, Елена Алексеевна Лехно — с середины до конца, а потом они поменялись частями. В том варианте диссертации фактически не было введения, заключения, списка литературы, была масса огрехов – я катастрофически не успевала доделать текст. На обсуждении мне было как-то уже все равно, а Владимир Викторович, это было видно, страшно нервничал, он сидел у самой «трибуны» и по сути за меня отвечал на вопросы (помню, на один вопрос Владимир Викторович даже ответил: «Неужели это непонятно!»). После выступления рецензентов, которые были вынуждены отметить, что нет введения, заключения, списка литературы нет, но у Марины Васильевны будет время, чтобы это все исправить, и он предлагает рекомендовать работу к защите – здесь он высоко поднял руку, голосуя «за», и обвел членов кафедры призывающим голосовать взглядом… После рождения дочки я приезжала, чтобы показать переделанный текст диссертации – Владимир Викторович был болен, но все-таки нашел время и силы для подробной беседы со мной, для поиска оппонентов (чтобы оба были из Ленинграда), ведущей организации… Защитилась я почти через год – 12 марта, когда дочке было 10 месяцев. Перед защитой Владимир Викторович предупредил членов совета, что я кормящая мать, поэтому защиту затягивать не нужно, если у меня пропадет молоко – это будет на совести членов Совета. «Защитили» меня буквально за час, а после защиты Владимир Викторович сказал, что он не верил, что я успею защититься в срок аспирантской подготовки – надо же, а я была уверена, что Владимир Викторович в этом абсолютно не сомневается…

Потом была еще докторантура, при поступлении в которую Владимир Викторович подписал мне характеристику, что якобы у меня сделано уже 75% работы – хотя докторской диссертации еще не было, но кафедра РКИ в политехе была на грани расформирования, и у меня был выбор между докторантурой и «улицей». Владимир Викторович в очередной раз пожалел, помог, в очередной раз «закрыл» собой, своим авторитетом. Сказать, что я благодарна Владимиру Викторовичу – это значит ничего не сказать… Без Владимира Викторовича я бы просто не состоялась как профессионал, как доктор наук, да и, вероятно, как личность…

Я позволю себе ещё вспомнить несколько, может быть, не связанных друг с другом, историй…

«Главное, чтобы работа самому нравилась»

Аспирантов в те годы у Владимира Викторовича было очень много, одних Марин несколько штук (как он шутил – «у меня сплошной Маринад!»), поэтому для того, чтобы получить консультацию, нужно было научного руководителя подкараулить, перехватить где-нибудь по дороге на кафедру… Стою я как-то напротив лестницы, подкарауливаю… Стремительно идёт Владимир Викторович, увидел меня, приостановился: «Марина, нужна статья!» – «Какая, Владимир Викторович?» – пугаюсь я, хватаясь за карандаш, чтобы записать, чтобы ничего не упустить… «Легкая и изящная!» – формулирует Владимир Викторович и стремительно исчезает… Я что-то пытаюсь подготовить, сочинить. Отдаю несколько листочков, которые мне, честно говоря, самой не нравились. Буквально на следующий день (Владимир Викторович всегда просматривал работу очень быстро, ему была важна самая суть, а не детали) он возвращает мою папочку (через головы страждущих получить его консультацию или подпись) со словами «Это никуда не годится!». И здесь он сообщил мне простой и ёмкий критерий оценивания качества научной работы: «Главное, чтобы работа самому нравилась, тогда, возможно, она нравится научному руководителю – а это уже два человека! А если самому не нравится, тогда не о чем и говорить…». Владимир Викторович еще сказал, что при работе над тезисами (или статьёй, или диссертацией) нужно абсолютно всё записывать (так как всё забывается), все идеи, задумки – пусть даже на первый взгляд и бредовые, потом нужно все это записать связным текстом, положить в стол – «дать вылежаться», затем достать и вычеркнуть всё лишнее только так может получиться добротная работа…

После долгих переделок, второй или третий вариант он принял с вердиктом «Будем печатать!». Вторая статья у меня была «научно-популярная», а третья – «мудрая».

Три этапа научной работы.

Владимир Викторович говорил, что восприятие оригинальной (не похожей на другие) научной работы проходят три обязательных этапа:

1 этап – «Какая чепуха!».

2 этап – «В этом что-то есть, но я уже говорил об этом в своих ранних работах».

3 этап – «Это же очевидно, коллега, разве Вы с этим не согласны?!!».

«Нужно помочь!»

Фраза «нужно помочь!» то и дело звучала на заседаниях кафедры. Помню, когда аспирант Володя Казаков попал в больницу, Владимир Викторович, произнеся энергичный призыв – «нужно помочь!» и «кто сколько сможет!» – пустил по рядам «подписной» лист, приложив к нему десять рублей из своей зарплаты (по тем временам это была большая сумма). Можно только порадоваться, что Владимир Казаков не только выздоровел, но и стал сначала доцентом, а потом профессором кафедры.

«Письмо к съезду»

На аспирантском семинаре Владимир Викторович нам поведал, что по поводу затянувшегося ремонта помещения кафедры «написал письмо к съезду» (последнему, ХХVI съезду КПСС) примерно следующего содержания: «В то время, когда вся страна встала на трудовую вахту, зав. кафедрой русского языка вынужден все вопросы решать в коридоре [напротив мужского туалета] в связи с тем, что помещение кафедры закрыто и не ремонтируется….». Затем Владимир Викторович сказал, что, вероятно, снимут заведующего – и этим решат вопрос. Но нет! Начали срочно ремонтировать и отремонтировали буквально в считанные дни.

Выговор за административное хулиганство

Владимир Викторович как-то получил распоряжение сдать отчет по НИР (научно-исследовательской работе) в трёх экземплярах, причём все экземпляры должны быть первыми (а это была эпоха машинок, а не компьютеров и ксероксов). В ответ на это Владимир Викторович написал служебную записку, в которой просил выделить на кафедру трех машинисток с тремя машинками, которые бы зафиксировали отчет по НИР, или же предоставить небольшую копировальную установку, чтобы можно было скопировать отчёт по НИР и тем самым сэкономить время на научную работу, «отчет, по коей с нас требуют». За эту служебную записку Владимир Викторович получил выговор «за административное хулиганство».

«ООН нам не указ»

На заседании кафедры преподаватели (точнее – преподавательницы) то и дело входят-выходят, входят-выходят. Владимир Викторович, чтобы это прекратить, говорит: «Смотрю я на заседания ООН: там все страны сидят, а США и Израиль – все ходят и ходят [в то время представляли эти страны в ООН женщины]. Но ООН нам не указ!» – все засмеялись и хождения прекратились.

«Кто-то спер мой колокольчик»

Владимиру Викторовичу подарили валдайский колокольчик, который ему очень нравился, он им звонил на заседаниях кафедры, такое создавалось впечатление, что иногда звонил просто так, чтобы послушать красивый звон. Однажды перед заседанием кафедры Владимир Викторович что-то всё роется, роется в столе, в ящиках… Потом мрачно сообщает: «Кто-то спер мой колокольчик, но кафедру мы всё равно начнем». Кто-то из преподавателей (по-моему, профессор Ивашко) воскликнула: «Володя! Разве можно так говорить?» – «А как иначе я могу выразить обуревающие меня чувства?». В аспирантской среде «кто-то спер мой колокольчик» долго использовалось как идиоматическое выражение.

«Я их люблю»

Конференция. Мы, аспирантки, сидим на последнем ряду. Перед нами – Владимир Викторович (один на целом ряду), а перед ним – ряд с преподавательницами его кафедры. Очень жарко (период, когда на улице уже тепло, а отопление еще не отключили). Владимир Викторович, обращаясь то ли к нам, то ли к преподавательницам, говорит: «Девочки, а можно я галстук сниму?». Снимает. «Девочки, а можно я пиджак сниму?». Снимает. «Девочки, а может быть, мне и рубашку снять – у меня маечка очень красивая, цветная?». – «Ну, что ты, Вова!» – говорит кто-то из преподавательниц. Остается в рубашке. Доверительно сообщает, зачем сел на предпоследний ряд – чтобы не выступать. В это время ведущий объявляет: «Слово профессору Колесову!» –«Я не просил», – бормочет Владимир Викторович, бежит к трибуне, на ходу надевая пиджак (галстук надеть было уже некогда – как он потом скажет: «Я был как матрос-анархист с разбитого корабля). В своем выступлении Владимир Викторович говорит о гендерном аспекте, о том, что речь женщин отличается большим количество уменьшительно-ласкательных суффиксов и под. После выступления, когда Владимир Викторович уже направился к своему месту, звучит вопрос профессора Г.А. Лилич: «Так я не поняла, профессор Колесов хвалит женщин или ругает?». Владимир Викторович на секунду приостановился: «Я их люблю!» – и под аплодисменты зала прошел дальше.

«Какого цвета перванш?» Или «Дайте пятую главу!»

На одном из занятий аспирантского семинара я выступала с обзором новой книги Ревекки Марковны Фрумкиной «Цвет. Смысл. Сходство». Владимира Викторовича заинтересовал список цветообозначений, предлагаемый испытуемым, которым он стал с выражением и своими комментариями зачитывать: «Манджента, шамуа, сольфериновый, фрезовый, нанковый, патиновый, сомо, перванш – первач, я знаю, такой прозрачный…». Мы умирали со смеху, к нам даже заглядывали – что происходит? К первому апреля, может быть, готовимся? Развеселила также всех присутствующих информация, что в книге заявлено пять глав, а реально присутствует только четыре. Владимир Викторович предложил мне опубликовать рецензию на книгу с названием «Дайте пятую главу!», а потом пригласить уважаемую Ревекку Марковну на защиту в качестве оппонента… Я предусмотрительно не стала этого делать… Кстати, обсуждение сделало данной книге бешеную рекламу – ее мгновенно разобрали в киоске БАН.

«Я вчера ее видел в библиотеке!»

Официально я не оформляла декретный отпуск (Владимир Викторович сказал, что «нам это не выгодно!», так как аспирантская стипендия выше пособия), я числилась в аспирантуре, а находилась во Владимире. На одном из заседаний кафедры кто-то из преподавателей обратил внимание на то, что «давно не видно аспирантку Пименову». Аспиранты вздрогнули, но не знали, что ответить – я во Владимире? Почему тогда числюсь в аспирантуре? Я в аспирантуре? Почему тогда меня нет на заседании?

Владимир Викторович мгновенно ответил: «Я вчера ее видел в библиотеке!».

«Надеюсь, Марину Владимировну я не перепутал?»

Владимир Викторович обращался к аспирантам на «вы» и по имени, однако в официальной ситуации – по имени-отчеству. Мое отчество он традиционно путал, называя меня не Васильевной, а Владимировной (возможно, из-за метонимической ассоциации – из г. Владимира, следовательно, Владимировна). Так Владимир Викторович объявлял меня на заседаниях секции, представлял меня окружающим… Однажды на конференции он перепутал отчество Алексея Михайлова, назвав его Васильевичем. Леша как-то разволновался, разнервничался, стал витиевато объяснять, что он не «царственный» (то есть не Васильевич), я сижу и думаю: «Чего это Леша так раскипятился?». Владимир Викторович от напора Леши несколько расстроился и говорит: «Надеюсь, Марину Владимировну я не перепутал?». Мне пришлось сказать, что «вообще-то я Васильевна» – аудитория веселилась довольно долго. Мое отчество Владимир Викторович запомнил после того, как в его Совете докторскую диссертацию защитила Пименова Марина Владимировна из г. Кемерово, причем внешний отзыв на ее работу писала я. Выглядело это примерно следующим образом: работа М.В. Пименовой, внешний отзыв подготовила М.В. Пименова, подписала отзыв как зав. кафедрой М.В. Пименова…

Книжки для Юли

Как-то я сопровождала Владимира Викторовича по дороге откуда-то куда-то, мы зашли в книжный магазин, где я попыталась купить детские книги для дочки – во Владимире в то время (90-е годы) вообще ничего не было. Я вернулась домой, а недели через две пришла бандероль от Владимира Викторовича с детскими книжками для Юли. Он написал, что «пошерстил» книги внуков и выделил то, из чего они уже выросли.

На своей «Истории русского языка в рассказах» Владимир Викторович написал следующее посвящение моей годовалой дочке: «Юлии Сергеевне через Марину Васильевну – в перспективу будущего через проекцию прошлого. Живи и радуй маму!».

Сейчас Юле уже 22 года, она с отличием закончила филологический факультет Владимирского государственного гуманитарного университета, является соискателем Московского педагогического госуниверситета.

Юбилей Владимира Викторовича

Когда я училась на первом курсе аспирантуры, отмечался пятидесятилетний юбилей Владимира Викторовича. Долго думали-гадали, что бы такое интересное сочинить, оригинальное, достойное самого Владимира Викторовича… Дима Демидов, Елена Зиновьева предложили использовать куски из древнерусской литературы. Оформлять всё это поручили мне. Сидела я долго – сначала чертила линейки, потом уставом выписывала каждую букву, вклеивала фотографии, разрисовывала инициалы… Как мне кажется, Владимиру Викторовичу аспирантское творчество понравилось. Вот этот коллективный текст:

Слово об учители и наставнице нашем премудром Владимире. Сотворено бысть ученикы его в лето 7492.

Господи, прости нас, грешьныих и убогых и скудоумных, яко дьрзнухом славу творити сему мужу премудру.
Дремлет на лавицах сидючи, Владимира хороброе гнездо. Несть в головах ни думушки. Токмо таки словеса дрьжать в срьдьцих своих: «Учителю! Яви нам зрак лица твоего. Яко глас твои сладъкъ и образъ твои красен! Ты еси яко светило пресветлое възсия посреди тьмы и мрака. Яко цвет прекрасный посреди тръения и влъчец. Яко звезда незаходимаа!»
И чьто, братие, видимы?
То не слъньце яркое и тресветлое лучи своими възиграся, то не потоци Невскыя прыскущя въ полуденьи, то не ветры съ моря Варяжьскаго въстрепашя облака небесныя, то свет Владимирь възиде на кафедру къ аспирантом своим.
Обратили суть аспиранти възоры ясние на Владимира, яркуче: «Исцели нас, наставниче, от отскудения ума нашего, поведай нам, учителю, како жити нам, буквицы и звоны, и глаголы, и имена книжные розумети?»
И рече премудрый Владимир из глубины сердца своего: «Пьрвее всего такову заповедь запомньните, коллеги млади и несмыслени. Дело законьное мьните: чьтение книжьное есть бо веселие срьдьчьное, зрьте въ книгу денно и нощьно. Омыйте разум свои въ БАНе. Оставите домашняя вься и възлюбите публичку паче дому роднаго».
Млъвят аспиранты невегласи вдругорядь: «Научи нас, мужи мудрый, написати книжицу малу, называему темно кандидатьская диссертация, доведи нас до судилища, рекомаго Ученый съвет, ибо имя тебе от колеса дано».
Владимир Премудрый отъвеча: «Негласно дело лучи есть нежели слово несвершено. Уне есть на себе узду носити и от инех хытрых коньник исправливатися, нежели нам инях убо обуздати в коньником быти. Деи словеса, а не глаголи деяния».
И пакы въпрошають дети неосмыслени, сиречь аспиранты: «Послушай, отьче Владимире, нашего вяканья. Ответи, учителю, како уподобитися тебе?».
Владимир Премудрый рече, утыкая о досце дъвема прьстома указующима: «Ведаите, ученици! Змея егда поидеть пити воды, яд свой въгнезде своем оставляеть, да не уморить последи пьющиа. Тако и вы: егда грядете на семинары мои, млъчание и леность, и скудоумие свое оставите дома си.
И пакы, егда сътарееть змия, и не видить, шедши вълезеть въ каменну расселину, узкуи, и поститься дьнии 40, и смирить себя и излинеть, и пакы млада будеть. Тако же и вы, ученицы, егда творите диссертацию и не видите, чьто дале делати, сядите ся въ келию невылазно и пишите бързо статью учену, и пакы путь правы обрящете».
Дивяхутеся ученицы зело таковой великой премудрости и благословию наставника.
Птица бо радуется весне, а младенец матери, тако и мы, учителю, радуемся твоеи милости.
Весна убо украшаеть цветы землю, и ты, наставниче, оживляеши вся ученикы своею милостию поучаши, како жити нам.
Кончаша ся слово сие избрано из много книг древних. Иде же криво, наставниче, исправивше, чьтете, благословите, а не кляните!

Дорогой Владимир Викторович! Хочу еще раз пожелать Вам бесконечного здравия и крепости, неизреченной благодати и милости, неописуемой красоты и лепоты, безграничной радости и веселья, наисладчайшего меда и вина, невыразимого дива и чуда, несказанной чести и славы!

М. Васильевна Пименова, доктор филологических наук, профессор, зав. кафедрой русского языка Владимирского государственного педагогического университета

Слово о Владимире Викторовиче Колесове

Трудно поверить, что Владимиру Викторовичу Колесову исполнилось 75 лет. Кажется, что это было совсем недавно, когда он стремительно ворвался в аудиторию (нынешняя 25), заполненную первокурсниками, среди которых находился и я, и сразу увлек нас необычайной манерой чтения лекций. Но эта свободная и раскованная манера общения со студентами не была самоцелью. Этим В.В. достигал главного, увлекал своих слушателей сложнейшими проблемами истории русского языка. Почему-то сразу было понятно, что перед нами крупный ученый. А ему не было тогда ещё и сорока лет.

Конечно, нам тогда просто повезло: целый год он читал первокурсникам большой курс лекций, объединявший старославянский и историю русского языка. Лекции Колесова старались не пропускать даже самые отпетые из моих однокурсников, и уж конечно не из страха перед экзаменом: все знали, что ставит он только четверки и пятерки, кстати, как и тогдашний заведующий кафедрой русского языка профессор Н.А. Мещерский, но более объективно (Никита Александрович придерживался более простой схемы, которая заключалась в строгом чередовании оценок – 4, 5 ,4, 5…). До сих пор в памяти всплывают сочные, хотя может быть и не всегда справедливые, высказывания В.В., которыми он развлекал аудиторию: «Вот, возьмите, Пастернака: поэт так себе, но
гениа-а-альный переводчик!», «Актеру не нужен ум… Вот Смоктуновский … Великий артист, но человек не очень умный… А Юрский – какая умница, но соверше-е-енно бездарный актер!». Сейчас уже трудно вспомнить. Какое это имело отношение к истории русского языка, но мы эти отступления принимали как абсолютно естественные. А на одной из лекций В.В., видимо, объясняя различие между наречиями «быстро» и «скоро» в древнерусском языке, как-то таинственно оглядел студентов-первокурсников и привел в качестве иллюстрации пословицу – «Рано женишься – скоро раскаешься». Я лично сразу взял на вооружение. Только один раз на моих глазах В.В. словно подменили, он как-то странно волновался во время чтения лекции, был как будто не в своей тарелке. Все объяснилось просто: в аудиторию – послушать папу – без предупреждения забрела старшая дочь В.В., которая училась на другом отделении филфака.

А вот ещё один эпизод. Я на четвертом курсе, и В.В. предлагает мне учиться в аспирантуре: «Кстати, люди на кафедре, которые симпатизируют Вам, интересуются, не хотите ли Вы вступить в партию?» – «Владимир Викторович, а Вы член партии?» – «Нет. Любовь не состоялась». Больше к этому вопросу мы не возвращались. В.В. всегда был очень демократичен в общении с учениками. Мы – его ученики – быстро привыкали к такому стилю. Накануне моей защиты В.В., видимо, не желая отвлекать меня от подготовки к ответственному мероприятию (фактически давая отдохнуть), решил сам чуть ли не в 6 часов утра ехать встречать на вокзал моего именитого иногороднего оппонента Виталия Михайловича Маркова, и везти его к себе домой. Стыдно признаться, но тогда мне это даже не показалось странным. Таков Владимир Викторович.

Поистине незабываемыми останутся для меня и моей семьи те две недели, которые В.В., остановившись у нас на квартире, провел в Барселоне, где я тогда (в 1995 г.) работал. Там В.В. отвлекался от хитросплетений тогдашней российской жизни, в том числе общественной, и находился, кажется, в чрезвычайно благодушном настроении. Его лекции в Барселонском университете принимались на ура. Мы периодически «чистили кровь» (его выражение) при помощи красного испанского вина. Вспоминаю замечательную прогулку по парку Гюэль после очередной «чистки крови»: профессор Колесов на корточках пытается выкопать корень какого-то только ему ведомого экзотического растения, чтобы по возвращении посадить его у себя в Луге, а мы с женой и сыном пытаемся прикрыть его от подозрительных взглядов местного населения. Другое испанское воспоминание связано с путешествием из Барселоны в Мадрид. После изматывающей ночной поездки в автобусе В.В. сразу устремился в Прадо. В музее он меньше всего напоминал правильного туриста, который с одинаковым почтением рассматривает все картины подряд, записывая их в блокнот их названия и имена художников. Довольно равнодушно, но все-таки успев проворчать что-то скептическое, он пронесся мимо Босха, но очень медленно и сосредоточенно рассматривал Веласкеса и Гойю.

В русском историческом языкознании В.В. Колесов по прямой линии – через С.П. Обнорского и его учителя М.А. Соколову – наследует А.А. Шахматову. В нем особенно заметна сходная с шахматовской масштабность мысли и широта кругозора в сочетании с блестящим знанием древних текстов. Благодаря Владимиру Викторовичу Колесову мы – его ученики – смогли соприкоснуться с этой традицией.

Владимир Викторович Колесов не только выдающийся ученый, составляющий целую эпоху в исторической русистике, одновременно и теоретик, и кропотливый исследователь средневековых рукописей, человек потрясающей работоспособности, сохраняющий это качество до сих пор. Это человек удивительного, редкого обаяния (а иногда и едкого остроумия). Для меня же Владимир Викторович Колесов прежде всего Учитель, которому я обязан очень многим.

М.Б. Попов, доктор филологических наук, профессор кафедры русского языка СПбГУ

О притяжении и непостижимости

Владимир Викторович как-то признался, что полностью доверяет первому впечатлению о человеке. И надо сказать, он сам способен оказать не сравнимое ни с кем воздействие на собеседника. У меня, вчерашней студентки провинциального вуза, со стереотипами о столичных ученых и учености, первый совместный короткий разговор вызвал целую гамму чувств – от оторопи до обожания. А по прошествии недолгого времени в душе укрепилась вера в возможность такого вот Человека в Науке. Ну и еще благодарность всем и всему вокруг, что направило мою судьбу по такому именно пути. И это впечатление ничуть не изменилось, с годами лишь пытаешься посильно осмыслить силу притяжения личности Владимира Викторовича, но понимаешь, что лишь перечисляешь признаки, а существенного не находишь. Как в «плетении словес»… С той лишь разницей, что наш Шеф не погруженный в отвлеченные идеи рафинированный искатель научной истины, а любящий жизнь, воспринимающий ее во всей полноте, отзывающийся на происходящее вокруг подчас слишком остро, но таков интеллект, пропущенный через сердце и душу.

Если перенестись в далекие, но славные годы аспирантуры, вспоминается живость, открытость характера Владимира Викторовича и, вместе с тем, «неуловимость» в русле традиционного понимания научного руководства аспирантами. Эти нарушения стереотипов воспринимались, надо сказать, с восторгом, часто брошенные им на бегу идеи, советы, указания давали пищу и для научных статей и диссертаций, и для аспирантского мифотворчества. И, конечно, все были абсолютно счастливы, когда энергичный, моложавый Шеф после нескольких месяцев «отсутствия» представлял на суд научной общественности очередной блестящий труд.

Потом случилось в нашем государстве, в науке, в вузовском образовании много таких событий, которые не могут не влиять на каждого человека, но особенно тяжелы для личности честной и порядочной. И в эти годы Владимир Викторович поражал силой духа, которая поддерживала колеблющихся, сомневающихся в нужности филологии, и в особенности истории языка.

И сейчас по-прежнему Учитель продолжает осуществлять свое незримое руководство над нашими умами и сердцами, и даже не расстоянии своими трудами дает возможность набираться животворной энергии острой, объемной, образной мысли. Как же хорошо подольше ощущать себя учеником и знать, что есть такое неповторимое сочетание логики и творческой интуиции в научном познании! И чувствовать удовлетворение, если доносишь до взрослых людей или для юных исследователей хотя бы малую долю филологического «творчества по-колесовски».

Притяжение личности Владимира Викторовича Колесова обычно усиливается у тех, кто имел и имеет возможность встретиться с ним помимо факультета и вообще работы. Поражает палитра его жизненных красок (недаром его любимый цветок – ирис), и каждый раз палитра все более обогащается. Так, юбиляр давно и с успехов занимается садово-огородным делом. Как и в науке, и в этой области профессор Колесов проявляет одновременно эрудицию и практичность, основанную на опыте. Попытки удивить его знанием наименований редких растений или новых сортов овощей обречены на провал.

Поразительны любовь Владимира Викторовича к земле и какое-то особое чувство долга перед ней в устремленности по ее зову в такую родную его душе Лугу. Даже в тяжелейшие для его здоровья дни на столе в кабинете с ранней весны стояла рассада разнообразных сортов капусты. И как замечательно, что это проявление любви к жизни, а никак не демонстративное желание уйти от дел (ведь Владимир Викторович – реалист, а не концептуалист).

Таким ярким воспринимает мир Владимир Викторович, передавая это ощущение всем, кто рядом. Пусть радость бытия не оставляет его на долгие годы!

Т.П. Рогожникова, доктор филологических наук, профессор кафедры исторического языкознания Омского государственного университета им. Ф.М. Достоевского

Лужский рубеж

Просветительство – константная миссия русского ученого; не гнушались «идти в народ» и великие филологи. Я знаю Владимира Викторовича Колесова как большого, страстного просветителя, однажды по первому зову откликнувшегося на приглашение прочитать курс лекций о русском языке в открывшемся (в 1990 году) Крестьянском университете в Луге, небольшом городке Ленинградской области. Без предварительных условий, оговорок, требований и прочих, вполне естественных в таких ситуациях, формальностей. Денег не было совсем; аудитории в здании бывшего горкома партии – условные учебные помещения; студенты – выпускники сельских школ из лужской глубинки; коллектив преподавателей – собрание пестрое, немного случайное, но в большинстве своем – всерьез увлеченное новым делом – строительством «своего» вуза.

Это было странное время, горланистое, залихватское в открывшихся возможностях, и (как это часто бывает) полное новых провидцев и вдруг обнаружившихся «народных поводырей». В этих условиях только наука и культура могли быть трезвыми ориентирами для разумного восприятия жизни. Это хорошо понимали устроители таких маленьких уездных вузиков, это, как мне думается сейчас, вполне отчетливо осознавал и В.В. Колесов, волей судеб оказавшийся в Луге и восприявший тогда приглашение поучаствовать в благородном деле как миссию.

Нет нужды говорить, что профессора Колесова обожали студенты уездного университета, уважали и побаивались коллеги, пытались заручиться дружбой и приятельством местные «начальники». Еще бы! Стало сразу понятно, что студентам крупно повезло с Лектором; коллегам открылась возможность напиться у свежего источника безудержных идей и откровений большого Ученого, начальству – погреться в лучах авторитетного и ненадуманного свечения Личности. И во всех этих проявлениях Владимир Викторович – щедрейший, фейерверково-праздничный и открытый человек!

Просветительство, свет, свечение, светоч – рядоположенные феномены, так естественно и ненатужно соотносимые в моем представлении с образом профессора Владимира Викторовича Колесова. Спокойно и совсем непафосно, достойно и скромно несет он тяжкий и во многом неблагодарный крест настоящего русского ученого. Образец. Для. Многих.

Дорогой Владимир Викторович! Большая честь – работать с Вами, огромная радость – общаться с Вами, невероятная ответственность – читать за Вами Ваши курсы. Спасибо за полноту познанных форм
про-явления концепта «профессор Колесов»: индивидуальный образ мною изложен здесь (конечно, не во всей полноте); символ очевиден – Вы один из столпов отечественной русистики; понятие просто и величественно – петербургский ученый-филолог.

Т.С. Садова, доктор филологических наук, профессор кафедры русского языка СПбГУ

Формула успеха

Ты мой учитель, мой пример любимый;
Лишь ты один в наследье мне вручил
Прекрасный стиль, везде превозносимый.

Данте

Есть много замечательных, выдающихся, талантливых ученых. Но ученых, которые создали бы целостную теоритическую модель своего объекта, охватив представляемую науку целиком, «снизу доверху», – единицы. Владимир Викторович входит в тесный круг таких гениев. Он начал с исторической фонетики и диалектологии, затем последовали увлекательные и глубокие работы, посвященные истории русского слова (его этимологии, семантике, словообразованию, морфологии) и культуре русской речи. Логически завершает этот цикл многолетних исследований «Философия русского слова», генеральный чертеж будущей исторической лексикологии русского языка, книга, в которой теория семантической эволюции слова поднята на философскую высоту. И вот совсем уж недавно мы получили долгожданный колесовский исторический синтаксис… Могут сказать, что это всего лишь учебник, а учебников по истории русского языка создано множество. Да, учебник. Но книги нашего Учителя никогда не были научно-популярной компиляцией. Это всегда тексты трудные для чтения, не дающие душе лениться, содержащие множество научных идей, – не столько учебники, сколько оригинальные научные труды, «замаскированные» под учебник, приучающие пытливые молодые умы к чтению серьезной научной литературы, к самостоятельности мысли. Владимир Викторович не считал нужным писать о том, что уже и так понятно. Посмотрите, как крупно, завораживающе, по-потебниански формулирует он задачу исторической грамматики: « Историческая грамматика русского языка призвана установить систему национальных ценностей, произведенных народом в области речемысли»!

Ни с чем не спутаешь особый, оригинальный, блистательный колесовский стиль, потому что это не просто форма изложения, а гораздо большее – стиль мышления, и даже стиль жизни. Жизни, посвященной служению Русскому Слову. Во всех своих лингвистических размышлениях, о чем бы они ни были: об истории русского ударения, о развитии категорий вида и времени, залога и лица, определенности и одушевленности, о формировании подчинительных структур, истории лингвистических учений, о культуре и речи и культуре поведения – Владимир Викторович всегда исходит из Слова и возвращается к Слову, стремясь дойти до его истинного, сокровенного, коренного смысла, «данного» в концепте.

Во всем мне хочется дойти
До самой сути.
В работе, в поисках пути,
В сердечной смуте.
До сущности протекших дней,
До их причины,
До оснований, до корней,
До сердцевины.

В чем секрет В.В. Колесова и удивительная притягательность его научных идей? Великого ученого всегда характеризует единство метода. Талант Колесова – в умении видеть древний текст стереоскопическим зрением и мгновенно определять стилистическую доминанту текста, как бы проникая в глубины речемысли древнего автора. Испытываешь ощущение чуда, когда читаешь его «Древнерусский литературный язык». Метод диахронической стилистики, открытый Владимиром Викторовичем в этой книге, вполне мог бы стать теоритической базой для построения целостной истории русского литературного языка. Взяв тексты (например, жития или хождения), написанные в разное время, ученый сравнивает их с точки зрения отбора и организации языковых средств, прослеживая в результате эволюцию литературного языка в определенном звене его стилистической системы. «Преизлиха насытившись сладости книжныя», Владимир Викторович смог найти ту единицу, которая стала ключом, открывающим ему все уровни языковой системы, – словесную формулу: в ней слились синтагматика речи и парадигматика языка, фонетические процессы на уровне синтагмы и акцентные парадигмы морфологии, синтаксис и стилистика. Владимир Викторович замечательно показывает, как на протяжении тысячелетней письменной истории происходила эмансипация русского слова, его выделение из формулы и в то же время насыщение символическими смыслами, содержащимися в исходных формулах-синтагмах. И вот в новое время слово становится «свободным, как птица в полете» (выражение их лекций Владимира Викторовича). А это создает принципиально новые условия для структурирования предложения и текста, подготавливая реформу литературного языка, осуществленную гением Пушкина. Теперь понятно, почему в колесовском синтаксисе мы встречаем разделы, посвященные преобразованию речевых формул, метафоре и метонимии, тексту и риторике.

Когда-то на полях моей диссертации Владимир Викторович начертал, отметив «волной» несколько абзацев: «Все уже и так ясно, а текст идет!». Посему заканчиваю «ращение текста» и «извитие словес» и в молчаливом восхищении смиреннотрепетно склоняюсь перед Гением.

П.А. Семенов, доктор филологических наук, профессор кафедры лингвистики и перевода Института внешнеэкономических связей, политики и права

Веселое имя: Колесов

Прошло более тридцати лет, но я хорошо помню, как в нашу группу легкой походкой вошел Владимир Викторович Колесов и сразу покорил всех нас. Нам, вообще, повезло. Семинарские занятия вели у нас Т.А. Иванова, Г.Н. Акимова. Забыть эти удивительные семинары невозможно.

Остроумно, легко, шутя, Владимир Викторович рассказывал о сложных вещах так, что огромный, казалось, непостижимый мир русского языка открывался нам во всем многообразии. Что он тогда говорил? Как связывал прошлое и настоящее русского языка? Боюсь, не повторю. Но помню, очень хорошо помню, что именно его слова и аргументы вызывали щемящее чувство восторга, когда так воодушевленно призывал он нас к сотворчеству. Раз и навсегда он доказал нам, что наука – это удивительное путешествие в мир, где нет места скуке и однообразию.

Ученый, учитель… Не только. Крепкое надежное плечо, вовремя протянутая рука… Это тоже Владимир Викторович. Никогда, ни при каких обстоятельствах он не забывал о своих учениках. Если помогал, то делал это, как и все, легко и непринужденно.

Владимиру Викторовичу Колесову – 75! Не может быть… Конечно, нет. Ничего не изменилось. Опять, как и тридцать лет назад, в нашу аудиторию легко и весело входит Владимир Викторович, и вновь мы, завороженные, слушаем его.

Я начала со слов Александра Блока, посвященных Александру Пушкину. Позволю их отнести их к своему учителю Владимиру Викторовичу Колесову.

А.А. Ткалина, старший преподаватель кафедры русского языка СПБГУ, выпускница 1976 года

Патриот

Родившийся у самого тихоокеанского рубежа Евразии, в Приморье, и еще юношей перебравшийся на запад страны, в Ленинград, В.В. как личность объемлет собой Россию и русское не только биографически и географически. Охвативший в своем научном творчестве историю языка и актуальные проблемы его современного состояния, В.В. ученый не вмещается в двухмерную сетку лингвистических координат («синхрония и диахрония»), но прорывает ее в стремлении к объемному, философскому, концептуальному осмыслению главного и подлинного объекта своих исследований и своей любви, Россия, Русь. Советский Союз…

Средоточие и эпицентр его сердечной привязанности к Родине – неприметная точка на карте Ленинградской области, место, о котором еще Пушкин заметил: «Хуже не было б сего // Городишки на примете, // Если б не было на свете // Новоржева моего».

Этот же севернорусский топос (может быть, на какую-то сотню верст южнее) навсегда заворожил другого В.В., – всемирно признанного космополита Набокова, во всем остальном (аристократизм, элитарность, англоманство и пр.) противоположного нашему В.В. Его отношение к любой загранице определяет тот же «золотой стандарт», что так энтомологически точно зафиксирован в «Других берегах»: «Дайте мне, на любом материке, лес, поле и воздух, напоминающие петербургскую губернию, и тогда душа вся перевертывается». Этим и только этим пейзажно-ароматическим сродством с окрестностями Луги были милы В.В. (Колесову) Новая Англия или Сиэтл. Лишенные этого, остались чужды и эмоционально безразличны великолепные Каталония и Судан.

Малая родина для В.В. – не фрейдовский формат, не впечатанные с досознательного детства образы и запахи отеческой земли. Это воплощение России обретено самостоятельно, найдено в зрелом и сознательном возрасте переселенцем, сыном украинки и белоруса – так сказать, великороссом по совокупности кровей, а главное – по культурной и духовной традиции, к которой он был привит и в которой образовал себя как мыслителя и гражданина.

И еще один аспект патриотизма В.В., непопулярный в эпоху политкорректности. Он со всей горячностью исповедует убеждение, что «то сердце не научится любить, которое устало ненавидеть». Поэтому для В.В. враги России – не абстракция и не архаизм; враг реален, как реален Соловей-Разбойник, Змей Горыныч, былинно-сказочное Лихо.

Мое первое серьезное знакомство с В.В. пришлось на эпоху «перестройки». Произошло оно, естественно, в Луге, ближе к лесам и огородам (замечу в скобках, что сосредоточенность воспоминаний о В.В. на лесных просеках и полянках связана не с нуждой, которая гонит семью в лес на заготовки, но с тем, что растворенность в полях и перелесках прилужских Полигона и Швейцаргш делает его уникально открытым к продолжительному общению. Кто хочет рассчитывать на его самую щедрую аудиенцию, возьми в руки корзинку или бидон для ягод, надень резиновые сапоги и картуз – и в лес). Помню, как разговор наш коснулся одного рижского журнальчика (правду сказать, довольно гнусного и русофобского), и В.В., с неподдельным и неожиданным для меня интересом слушал мои (вряд ли такие уж оригинальные) суждения. Счастливо совпав в тональности и содержании своей оценки данного издания с мнением В.В., я и был по-настоящему «допущен в зятья».

Ксенофобия ли это? Скорее интеллектуальная честность настоящего ученого и вместе с тем по-хорошему мальчишеское нежелание подчиняться улюлюкающему большинству. Уверен, что такой человек, как В.В., в любом погроме встанет рядом с теми, кого громят, но не присоединится к погромщикам. Потому что русский патриотизм – не «борьба за независимость», не харакири под портретом Императора-Солнце, не Deutshnd uber aelles, а всемирная отзывчивость и всечеловечество.

А.А. Харитонов

Двадцать пять лет спустя

Каждый, говорят, ощущает себя в определённом возрасте, кто – семнадцатилетним, кто – сорокалетним. Я всегда чувствую себя 24-летней. Почему? Наверное, потому что тогда я была в Питере, в аспирантуре на кафедре русского языка Ленинградского университета. На кафедре в те годы было очень много аспирантов, и все мы посещали аспирантские семинары. Мой семинар вёл Владимир Викторович Колесов, он, к счастью, был и моим научным руководителем. Я, может, тогда, в первый год, ещё не совсем поняла, Кто такой Владимир Викторович. Но очень скоро и я, и все, кто приходил на наши заседания, осознали, кто с нами рядом. Кто, слегка прикрыв глаза, дремлет, а потом вдруг вздыбит свой чуб и разразится восторженной речью в адрес Димы, вещающего об очередной своей статье или докладе на конференции, или гневно и иронично-насмешливо «понесёт» книжицу или статейку нового «учёного», не знающего, что уже всё сказал по этому поводу какой-нибудь классик , вроде А.А. Потебни или А.А. Шахматова. В семинаре обсуждали статьи и главы своих диссертаций не только аспиранты В.В., но и всех историков кафедры. На заседании могли быть и именитые и начинающие учёные – гости из других городов (которые всегда «роились» вокруг В.В.). Владимир Викторович удивительно щедр на идеи! Он никогда не мог промолчать, если у него возникали мысли или предложения по поводу прослушанного доклада, всегда готов был «подбросить» идею, которая потом оказывалась ключевой в диссертации. А с нами, «родными» аспирантами, В.В. как будто бы и не работал – в том смысле, что он не назначал нам день и час еженедельного отчёта о проделанной работе (хотя многим из нас, возможно, этого и не хватало!), не «промывал мозги» и не грозил, что выгонит. Нет, но он нас не только учил работать, он нас учил жить и дружить. Я до сих пор, невзирая на расстояния, переписываюсь, встречаюсь со многими аспирантскими подругами и пОдругами, дети друзей выросли на моих глазах, кто-то уже стал дедушкой-бабушкой.

Неповторимые наши дни рождения и чаепития на заседаниях аспирантского семинара! Никогда не забуду один мой день рождения. У меня день рождения, как и у Владимира Викторовича, в апреле, только пораньше, и поэтому мы праздновали сразу два. Я испекла два торта (по определению В.В. – пирога): один – черёмуховый, а второй – слоёный, похожий на «Наполеон», пили чай и беседовали о жизни. Вдруг открывается дверь и входит элегантный господин с бородкой, как у А.П. Чехова. Владимир Викторович сразу возбудился и весело так говорит: «Кирюша, проходи попей с нами чаю!». Я впервые видела этого профессора, но сразу было ясно, что профессор), и, думаю, не я одна. Тихонько поинтересовалась у В.В., кто это. Оказалось – Кирилл Сергеевич Горбачевич. Я, как и все студенты-аспиранты, была уверена, что автор учебника уже почил в Бозе или, по крайней мере, древний старик! Владимир Викторович продолжал зазывать К.С. к столу, а К.С. отказывался («уже дома отобедал»), потом поинтересовался, по какому случаю у нас праздник. Владимир Викторович и говорит: «У нас день рождения!» – «У кого?» – «Сразу у двух. Ты что не знаешь, все великие люди родились в апреле! И мы с Мариной!» К.С. был несколько смущён, в тон, весело, поздравил Владимира Викторовича и откланялся.

Из этой истории может показаться, что мы как-то очень легко и запросто общались с Владимиром Викторовичем. С одной стороны – да. В. В. всегда демократичен со всеми, очень приветлив, гостеприимен, особенно это заметно, когда впервые попадаешь на кафедру. Но, с другой стороны, мы побаивались В.В. (точнее – трепетали перед ним). Он ведь гений! Это как-то сразу на подсознательном уровне ощущаешь. Поэтому боишься сказать что-то невпопад, не ответить на его умный вопрос, боишься показаться просто дураком, боишься услышать, что статья твоя никуда не годится (на самом деле даже в самой слабой статье или докладе В.В. находил то, что можно похвалить, развить и т.п., так умеет он рассказать о том, что хотел сказать автор, что и правда поверишь, будто сам так именно и думал и именно это хотел сказать). Дар речи, думаю, не у меня одной, по молодости пропадал, когда В.В. вдруг оборачивался к тебе и вопрошал: «Ну, как, Марина?!» А кроме того, побаивались Владимира Викторовича и по другой причине: всем известно, В.В. человек ироничный (и даже иногда чуточку саркастичный) и наблюдательный, и если «в ударе», то лучше на язык ему не попадаться. Эти минуты «фейерверка острот», к счастью, бывали недолгими.

А на самом деле В.В. – самой добрейшей души человек и самый наивный (в том смысле, что он совершенно не умеет распознавать плохого человека, готов всем помочь и всем раздать свои гениальные идеи, этим многие пользуются, берут, не скромничая). В нём жив и часто побеждает мальчишка Володя Колесов. И это замечательно!

Думаю, что он потому «лингвистический гений нашей эпохи» (так однажды ещё в 80-е годы о нём сказал его коллега, всем известный профессор В.М. Мокиенко, а оценка таких коллег, мне кажется, не может быть случайной или временной), что в нём живёт пытливый, неугомонный мальчик, постоянно задающий себе (а в детстве родителям – помните себя и своих детей?) вопрос «почему?».

И всю жизнь дорогой наш юбиляр отвечает на этот вопрос «до инфаркта и до грыжи», как сказал о нём другой коллега, проф. Б.И. Осипов. Он ничего не делает вполсилы! Он очень терпеливый и выносливый человек! Так дай Бог сил, здоровья и мужества Вам, дорогой и любимый Владимир Викторович! Надеюсь, что мы с Вами ещё выпьем чайку с моими пирогами на Вашем следующем юбилее!

М.А. Харламова, кандидат филологических наук, доцент кафедры исторического языкознания Омского государственного университета им. Ф.М. Достоевского

Премудрость бо по имени еа есть, и немногыим есть явлена

Премудрость Исусова, сына Сирахова

Дорогой Владимир Викторович! Мне хочется писать не только о Вас, но, главным образом, для Вас.

Вы, и все наше поколение, к которому принадлежу и я, находимся на вершине жизни. Здесь воздух несколько разрежен, дышать немного труднее, но зато какой широкий обзор всего пройденного и прожитого, и как далеко видно, так далеко, что можно заглянуть даже за горизонт!

Путь, по которому Вы идёте, широк и прям. У Вас всегда была и есть одна путеводная звезда – страсть к науке и творчеству. Благороднее и прекраснее этого в здешней жизни едва ли что-нибудь может быть. В Вашем научном творчестве Вы шли от изучения фактов языка в их системном сопряжении (аканье в истории русского языка, фонологическая система и акцентология древнерусского языка и др.) к изучению того, что является первопричиной и базой всех явлений языка и речи – ментальности народа как единства мыслительной и языковой деятельности. Преображение слова и преображение словом – вот что занимает Вашу творческую мысль. Русское слово осмыслено и представлено Вами как философская категория.

Моя научная и педагогическая жизнь в течение очень длительного времени проходила рядом с Владимиром Викторовичем. Я слушала его лекции по истории русского языка, научные доклады и выступления по самым разным проблемам, читала его работы. Они преизбыточно насыщены мыслями, смелыми и оригинальными, побуждающими к размышлениям и творческим поискам. Работы Владимира Викторовича, его творческий метод, творческая экспрессия и неиссякаемая энергия неизменно рождают в моем воображении образ – в его трудах мысли, как ряды «конницы летучей» мчатся бешеным аллюром‚ ряд за рядом, строй за строем, увлекая за собой в неизведанное пространство всех, кто движется этой же дорогой.

Научные труды Владимира Викторовича это, несомненно‚ этап в развитии исторической русистики, это ее новый, более высокий уровень, новые перспективы русской филологии ХХІ века.

Каждый‚ кто знаком с творчеством этого выдающегося филолога, отчетливо осознает, что в научных поисках и свершениях им двигало чувство проникновенной любви к русскому языку и русской культуре.

В юбилейные дни Владимира Викторовича обязательно хочется вспомнить наших учителей и в первую очередь профессора кафедры русского языка Марию Александровну Соколову. Ее мудрое и проникновенное слово, преданность делу и долгу, жизненная принципиальность и хлопотливая забота об учениках – все это сокровища, которые хранит наша благодарная память. Но она дала нам и другое – сознание нашей сопричастности общему, большому и важному делу нашей профессии, чувство профессионального и человеческого братства всех тех, кто вырос под ее крылом и кто служит русской филологии. Владимир Викторович в полной мере выполнил ее заветы. Его неизменная доброжелательность и внимание, терпимость и благорасположение к окружающим создают вокруг него атмосферу доброты и единения тех, кому понятны и дороги перипетии истории древней и новой Руси и кто готов идти путями и дорогами своей страны.

О.А. Черепанова, доктор филологических наук, профессор кафедры русского языка СПбГУ

Содержание

К юбилею Владимира Викторовича Колесова