В.В. Колесов, Д.В. Колесова, А.А. Харитонов. «Словарь русской ментальности». В двух томах. Спб.: «Златоуст», 2014
Предисловие автора
Работа над Словарем русской ментальности велась в течение четверти века и прошла несколько этапов.
Первоначальный замысел словаря возник при работе над циклом книг о русской ментальности и смог осуществиться в начале 1990-х гг., когда руководство филологического факультета Ленинградского университета предложило участвовать в подготовке широко разрекламированного тогда Российского гуманитарного энциклопедического словаря; он вышел в 2002 г. в трех томах. По мере готовности словарных статей – их было не более трехсот, и они ограничивались кратким определением, по существу не отличающимся от толкования толковых словарей, – стало ясно, что «ментальности» такого рода этому словарю не нужны. В самом деле, как может войти в текст концепт «дурак» непосредственно перед статьей «Дураков Ник. Ал.» (самый популярный в мире нападающий в хоккее с мячом)? Правда, статья «Дурень Иванович» (типовой персонаж русского фольклора) в словаре осталась. Равным образом, русский концепт «дума» тоже сильно контрастировал бы с «Думой» как законосовещательным и законодательным органом, поскольку подчеркивал бы несовместимость идеальной русской думы с ныне обозначаемой этим словом организацией – разновидностью европейского парламента (‘говорильни’). По этой причине статьи о русских концептах были изъяты из словаря его редакторами.
В работе над составлением словарных статей принимали участие мои ученики, в основном аспиранты, впоследствии кандидаты и доктора филологических наук – С.А. Аверина, С.С. Бычков, А.В. Зеленин, Д.В. Колесова, И.И. Пшеничникова, А.А. Харитонов. Все они подготовили материалы Словаря в первоначальном объеме по словнику, составленному руководителем проекта. Второе дыхание Словарь обрел в 1996 г., когда удалось получить грант РФФИ, не продолженный, впрочем, на следующий год, что привело к распадению группы, члены которой для прокормления вынуждены были заняться другой работой. Дело житейское, и в течение ряда лет я продолжал работу в одиночку, в корне переделав исходный текст.
За эти годы изменились иллюстративные материалы (подключались актуальные цитаты из газет и журналов, появлялись взаимно противоречащие характеристики разных авторов и т.д.), расширялся словник (до 3000 статей), сама идея Словаря получала все более определенные и законченные формы. Возникла мысль включить в текст словарной статьи дополнительную информацию о происхождении слов, об их движении в историческом контексте, об актуальном значении слова сегодня и т.д. К работе вернулись Д.В. Колесова и А.А. Харитонов, которые поддержали меня во время тяжелой затяжной болезни, продолжая работать над словарными статьями, оттачивая их смысл. Редкая удача, грант РГНФ, полученный в 2006-2007 гг., помог обеспечить проект техникой и способствовал переносу части собранного материала на электронные носители. Невозможно переоценить эту поддержку Фонда в самый сложный момент создания Словаря.
Легко заметить особенности данного Словаря, которые отличают его от других «идеологических» и идеографических словарей. В нем представлены интроспективные характеристики русского слова, идущие от обобщенно русской рефлексии о коренном слове литературного (по преимуществу) русского языка. Слова, которые сегодня осознаются как заимствованные, за редкими изъятиями из Словаря исключены, хотя и они пронизаны воздействием русской ментальности, пропитаны «русским духом» (работа над ними продолжается). В этом, как кажется, содержится основная причина трудностей в усвоении «варваризмов»: они по-русски многозначны, и каждый по-своему понимает соответствующее концептуальное зерно; например – демократия: ‘власть народа’, ‘власть через народ’ или ‘власть над народом’? Собственно, исторический комментарий к отдельным словам свидетельствует, что и древнейшие славянские слова, особенно полученные из старославянского языка, незаметно изменяли первоначальный смысл, приспосабливаясь к русской лексической системе и мягко укладываясь в русло русской (великорусской) ментальности. Сложение этой ментальности – длительный процесс, и Словарь показывает, каким образом оно происходило.
Мы подходили к характеристике концепта с самых разных сторон, используя различные средства, но не прибегая к «анализу» – дроблению семантики на «составляющие», тонкость выделения которых граничит с субъективизмом, зависимостью от контекстов и определенной вкусовщиной.
За время работы словник постоянно подвергался переработке, и уже при подготовке к печати составители сочли возможным исключить из Словаря разговорные речения, жаргонизмы и модные словечки, отражающие «злобу дня». Они обладают собственной ценностью и будут опубликованы позднее.
Во вводной статье представлены основные принципы концептологии, которыми авторы руководствовались при составлении словарных статей; предложены понятия, термины и определения, в общем, не выходящие за пределы моей книги «Философия русского слова» (СПб., 2002). В тексте Введения читатель познакомится с принципами создания словаря и поймет методику работы над ним. Весь справочный материал предложен в конце книги.
Я должен выразить свою живейшую благодарность всем, кто так или иначе способствовал тому, что Словарь наконец выходит к своему читателю. Филологическому факультету СПбГУ, Российскому гуманитарному научному фонду, моим друзьям и коллегам, а больше всего моим соавторам по этому большому труду, поименованным на заглавном листе книги. Особая благодарность – доктору филологических наук А.И. Фомину, снабжавшему меня актуальной литературой для подбора иллюстраций, кандидатам филологических наук Л.Н. Дониной, помогавшей в переводе текстов в электронный формат, Л.Ю. Астахиной и В.Н. Калиновской за дополнительные словарные материалы. Безусловно, без прекрасных словарей, составленных в новейшее время (они перечислены в Списке источников), наш синтетический труд вряд ли удалось бы исполнить. Всем авторам таких словарей самая искренняя благодарность.
Синтетический историко-семантический Словарь, представляемый читателю, несомненно вызовет критическую реакцию со стороны читателей и недремлющих коллег; мы готовы принять все поправки, дополнения и замечания, которые не противоречат основным установкам и замыслу книги. Поэтому большая просьба вдуматься в эти установки, вчитаться и понять принципы Словаря – и не делать упреков с позиции собственных представлений, стремясь доказать, «как было бы лучше» исполнить подобный Словарь.
В.В. Колесов
Рецензия А.М. Камчатнова
Как уловить неуловимое?
Конечной целью всякой лингвистической работы является создание одной из двух книг: грамматики или словаря. Не каждому лингвисту, как бы ни были важны его книги и статьи, удается это сделать – В.В. Колесову и его сотрудникам это удалось. Появлению словаря предшествовали длительная исследовательская работа профессора Колесова над теоретическим осмыслением того, что же представляет собой ментальность как лингвистическая категория, а также накопление языкового материала из всей глубины существования русского языка. Начало было положено книгой «Мир человека в слове Древней Руси» (Л., 1986), затем наступило некоторое затишье, во время которого шел очень сложный подземный процесс вызревания совершенно новых идей, вылившийся в колесовский big bang: в течение нескольких лет одна за другой стали выходить книги одна интереснее другой: «Русская речь вчера, сегодня, завтра» [Колесов, 1998], «Жизнь происходит от слова…» [Колесов, 1999], фундаментальная «Философия русского слова» [Колесов, 2002], «Слово и дело» [Колесов, 2004], «Реализм и номинализм в русской философии языка» [Колесов, 2007], «Русская ментальность в языке и тексте» [Колесов, 2006], венцом которых и стал рецензируемый словарь [Колесов, Колесова, Харитонов, 2014]. Само название книг дает нам основания говорить о «феномене Колесова» как о лингвисте-мыслителе, каких было очень немного в истории отечественного языкознания.
Россия, русские, русскость, начиная по меньшей мере с князя М.М. Щербатова, всегда были предметом философской рефлексии. Что нового может сказать на эту тему лингвист? Цель его – желание понять и объяснить коренные свойства русской духовности – ничем не отличаются от целей множества великих и не очень философов, историков и культурологов. Понять – значит выразить в понятии, но понятие – категория логическая, а не лингвистическая. Наконец, где, в каких источниках искать русскую духовность, ведь духовность – от слова дух, а дух, как известно, дышит, идеже хощет.
Хорошо осознавая эти сложности, В.В. Колесов находит собственно лингвистический подход к решению поставленной задачи, который заключается в следующем. Прежде всего нужно отграничить ментальность от того, что на нее похоже, но ею не является: от типического и характерного, от идеала, от менталитета. Благодаря такому отделению становится ясной стратегия: «Задача же состоит в определении существенно цельных признаков ментальности, своего рода инварианта народного сознания, как он уясняется из данных языка и рисуется на основе всех проявлений «народного духа» [Колесов, 2006, с. 17]. Или иначе: ментальность есть «способность воспринимать и оценивать мир и человека в категориях и формах родного языка, но с преобладанием идеальной, духовной точки зрения» [Колесов, Колесова, Харитонов, 2014, т.2, с. 531]. Чрезвычайно важным представляется разграничение понятий ментальности и менталитета, которые очень часто смешиваются. По Колесову, ментальность онтологична, она предсуществует в народном характере, воспитанном веками, и составляет его сущность, тогда как менталитет гносеологичен и представляет собой интеллектуализацию ментальности в отвлечении от нравственного чувства и воли.
У каждого народа свой инвариант, и его «ни похитить, ни подделать невозможно» [Колесов, 2006, с. 17], равно как и отделаться от него. В этом определении ментальности есть что-то роковое: мы можем мыслить, воспринимать мир так и только так, и всякие попытки мыслить иначе или заведомо обречены на провал и ничего, кроме мучений, не принесут, или грозят потерей национальной идентичности. Иначе говоря, ментальность сродни аристотелевской энтелехии – тому активному началу, которое превращает возможность в действительность, созидает историческое тело нации, выявляет себя в ходе истории.
Ментальность как синоним духовности находит свое выражение в историческом действии и слове; слово является хранителем ментальности, и это обстоятельство позволяет подойти к теме лингвистически. Слово же для автора – не звук пустой и не условный знак, а форма и образа, и понятия, и символа, исполненного бесконечным содержанием и как такового требующего истолкования; так определяется герменевтический подход к слову. Историческая взаимосвязь слова и дела требует исторической же перспективы для толкования. Живое слово существует лишь в текстах; репрезентативными для своей темы В.В. Колесов считает философские тексты: «…мы говорим о ментальности через рефлектирующую интуицию русских философов, которая основана на глубинных концептах русско-славянского слова» [Там же, с 4].
Затем необходимо найти язык описания ментальности. Этот язык В. В. Колесов находит в древнем споре реалистов, концептуалистов и номиналистов: отсюда он извлекает все термины языка описания – концепт, образ, понятие и символ. Исходным теоретическим пунктом для изучения ментальности является известный «семантический треугольник»: в отличие от многих исследователей, В.В. Колесов рассматривает его не как данность, а как заданность, когда согласованность отношений слова, вещи и идеи достигалась в ходе сложного исторического процесса, обусловившего те «начала», которые стали определяющими для русской ментальности: это глагольность, диалогичность, символичность русского слова, единство слова и дела (слово как «проект» дела, без которого оно пустая болтовня), предпочтение красоты – пользе, качества – количеству, живой целостности (синтетичность) – мертвой расчлененности (аналитичность), в частности, доверие к живому авторитету, а не к отвлеченной истине.
Утверждение о том, что ментальность находит свое выражение в формах родного языка, является слишком общим, надо еще найти ту единицу ментальности, которая и будет при помощи слова являться в формах образа, символа и понятия. Такой единицей является концепт. По Колесову, концепт следует возводить не к лат. Conceptus ‘понятие’, а к лат. conceptum ‘зерно, зародыш’. Именно он – концептум – и есть искомая единица ментальности. «Таким образом, концептум предварительно можно определить как минимальный квант смысла – единицу сознания, не обретшую своей формы. Концептум – не понятие, а сущность понятия, смысл, лишенный пока формы: свернутая точка возможных смыслов» [Колесов, Колесова, Харитонов, 2014, т.2, с. 534]. Концептум, как и всякое зерно, невидим, скрыт под землей, но, как зерно прорастает в ствол с листьями, цветами и плодами, так и концептум «прорастает» в образ, понятие и символ; языковым носителем этих форм ментальности является слово. Концептум устойчив, постоянен, неподвижен, то есть «вечен»; именно поэтому все исторически изменчивые формы его проявления в слове сохраняют единство, так как все они отнесены к одному внеисторичному концептуму. Сам концептум апофатичен, катафатическим приближением к нему являются представленные в «Словаре» исторически засвидетельствованные в текстах формы его проявления в слове – образ, символ и понятие. Апофатичностью концептума определяется интересная особенность «Словаря русской ментальности»: это не справочник, по отношению к которому читатель занимает пассивную позицию потребителя; он требует от читателя ответного творческого усилия для реконструкции концептума, предлагая ему для этого весь (или почти весь) необходимый языковой и текстовый материал. Концептум оставляет «следы» в словесной культуре народа; «Словарь» собирает и представляет эти «следы»; читатель идет по «следам» и по мере своих сил, творческих возможностей и воображения восходит к концепту как первосмыслу собственной культуры. Такими «следами», или формами проявления концептума, являются этимон слова, переносные значения слова, словообразовательные связи в пределах словообразовательного «древа», системные синонимические и антонимические отношения слова, сочетаемость слова, гипергипонимические отношения [Там же, с 537].
В развитие теории в Приложении освещаются некоторые частные проблемы: соотношение понятий концептума и внутренней формы слова, значения и смысла, синкретизма и многозначности, историческое значение тропов – метонимии, синекдохи, метафоры, иронии – в семантическом развитии слова. Из этих частных вопросов хотелось бы остановиться подробнее на понятии семантической парадигмы, которую авторы словаря определяют следующим образом: «Семантическая парадигма образуется общностью корня, то есть сводит все однокоренные образования к единому концептуму» [Там же, с. 550]. Далее на примере слов притъкнути – притъча – притчина – причинный – причинность показано, как выраженный корнем концептум являет себя в последовательных формах образа (притъкнути), символа (притъча), обособленного признака (причинный) и, наконец, «дозревает» до отвлеченного понятия (причинность). При полном согласии с этим хочется спросить: как быть с другими членами этой семантической парадигмы, то есть со словами тыкать, точка, точность, ткать, ткань, сутки, дотошный? Если исходить из определения, то эти слова тоже как-то выражают единый концепт, однако в тексте Словаря имеются отдельные словарные статьи Притча, Причина, Причинность, Точка, Точность, Дотошный. Если точка и притча, будучи этимологически однокоренными, выражают разные концептумы, то однокоренные слова потеха и утеха едва ли можно считать выразителями разных концептумов, на что указывает сходство их толкований [cм. там же, с. 2, 440], тем не менее они, к нашему удивлению, образуют отдельные словарные статьи. Таким образом, выявляется внутренняя противоречивость теоретических основ Словаря: с одной стороны, если это словарь ментальности, а единицей ментальности является концептум, то каждая словарная статья должна быть посвящена отдельному концептуму; с другой стороны, если утверждается, что все однокоренные образования сводятся к единому концептуму, то они должны быть помещены в одной словарной статье, чего на деле мы не наблюдаем. Выход из этого противоречия, на мой взгляд, в том, чтобы признать, что концепты имеют внеязыковую, нелингвистическую природу, что разные концепты могут найти выражение в однокоренных словах (причина и точка) и один концепт – в разных словах, то есть в том, чтобы отказаться от понятия семантической парадигмы. Это понятие будет полезным в словаре другого типа – историко-словообразовательном, а не в словаре ментальности.
Нужно согласиться с авторами в том, что нельзя «поставить знак равенства между любыми единицами смысла и назвать их все концептами» [Колесов, Колесова, Харитонов, 2014, т.1, с. 538]. В таком случае возникает естественный вопрос о принципах построения словника «Словаря», о принципах отбора слов – носителей концептов. Как видно из последнего раздела Приложения «Семантика», из трех видов явления концептума – образа, понятия и символа, которым соответствуют три ипостаси существования слова – корень, термин и имя, предпочтение отдается именам. Корень дает лишь образ понимания концептума, термин истончает его до строго определенного понятия, тогда как имя является полным выражением национального концептума, символически представляющее и психологический образ, и логическое понятие и потому неисчерпаемое в толковании. Однако и среди имен не все удостоились чести попасть в Словарь, ибо «предпочтение отдавалось концептуальным именам, которые в общей структуре максимально вбирают в себя все содержательные формы концепта – образ, понятие и символ – и тем самым приближаются к выражению самого концептума» [Колесов, Колесова, Харитонов, 2014, т.2, с. 547]. На этом основании в Словарь не включены глагол водить (образ), причастие водящий (понятие), но внесены имена вождь и вожак. Таким образом, «Словарь русской ментальности» не является ни русским корнесловом, ни словарем отвлеченных понятий; это – словарь концептуальных имен.
Как же решить, какое имя концептуальное, а какое – нет? Например, после слова кровь следует слово кротость. В толковом словаре русского языка между ними (исключая заимствованные лексемы) находятся такие имена существительные, как крой, кройка, крома, кропание, кропило, кропотливость, крот и их производные; между ложь и ломка – такие имена, как лоза, локоть, лом и их производные. На память приходят и кромешный ад, и крот как символ слепоты (у Чехова в «Дуэли»), и лоза как символ Христа (в евангелии), и выражение чувство локтя. Это все не имеет отношения к русской ментальности? Или выражаемые ими концептумы имеют еще какое-то другое выражение, нашедшее отражение в «Словаре»? И вообще: надо ли полагать, что «Словарь» отражает все концептумы русской ментальности? Является ли список концептумов принципиально открытым или закрытым?
Нет достаточного объяснения тому, на каком основании в словарь русской ментальности одни заимствованные слова включены (ад, ангел, балаган, баня, буква, варварство, витязь, деньги, дьявол, идея, изба, икона, кавардак, кумир, София, тюрьма, хам, шабаш, ярлык) а другие – нет. Хотя в «Предисловии» сказано, что «слова, которые сегодня осознаются как заимствованные, за редкими изъятиями из Словаря исключены, хотя и они пронизаны воздействием русской ментальности, пропитаны ,,русским духом“» [Колесов, Колесова, Харитонов, 2014, т.1, с 3], этого недостаточно для понимания причины того, почему приведенные выше в скобках слова оказались на особом положении.
При просмотре словника обращает на себя внимание его неоднородность: с одной стороны, это такие «вкусные», пропитанные истинно русским духом слова, как баба, болван, блажь, буйство, восторг, дотошный, жалость, жопа, запанибрата, изгой, истошный, кузька, лохмотья, мещанство, навет, отвага, подвиг, потачка, потеха, удаль, угрюмство, хапуга и многие другие; их «русскость», их непереводимость, их принадлежность к русскому способу мыслить мир не вызывает сомнений. С другой стороны, это слова типа влияние (= лат. influxio), время (=лат. tempus), голод (= франц. faim), причинность (= англ. causality) и другие подобные. Понятно, что авторы хотели показать, как концептум «дорастает» до понятия, как слово становится термином, выражающим общечеловеческие категории разума, однако какое это имеет отношение к русской ментальности? Может быть, стоило причину и причинность совместить в одной словарной статье? Во всяком случае, соотношение «родного» и «вселенского» в Словаре надо было как-то оговорить.
Изложенные принципы нашли свое выражение в структуре словарных статей и в самом их содержании.
Что касается структуры, то в ней представлены: а) концептуальное значение заголовочного слова, б) этимология слова, в) постоянные эпитеты слова, г) метонимические смещения и метафорические замещения слова в современном употреблении, д) иллюстративный материал, е) замечания авторов о развитии концептума, когда прочих материалов недостаточно. В совокупности это те самые «следы» концептума в словесной культуре народа, о которых говорилось выше; собранные вместе под одним заголовочным словом они дают читателю достаточный материал для восхождения к концепту. Авторы подчеркивают, что воссоздание концептума «ведется как составителями словаря на основе классических текстов, так и творческим усилием читателя; объемность представления и его глубина прежде всего зависят от работы языкового сознания пользователя» [Там же, с. 14]. Только на таком синергийном пути возможно приобрести новое знание.
Чтение словарных статей убеждает в том, что жизнь во всех ее проявлениях – личная, общественная, государственная, историческая – движется противоречиями, оттого и ментальность народа антиномична. Поэтому авторы уделяют большое место анализу тех исторических обстоятельств и феноменов, которые обусловили своеобразие антиномичной русской ментальности: это государство и общество, народ и государство, язычество и христианство, нация и государство, общество и личность, город и деревня, культура и цивилизация и др. При этом авторы не идеологи, отрицающие одну часть антиномии ради утверждения ценности другой. С идеологической точки зрения «Словарь русской ментальности» кажется рыхлым и противоречивым; читатель, ждущий идеологической определенности, будет разочарован. «Словарь» построен не по идеологическим, а по лингвистическим законам, основу которых составляет семантический треугольник. Для номиналиста существует только связь слова и вещи, тогда как для реалиста, каковым является В. Колесов, связь троякая – это связь слова, вещи и идеи, и только с позиций реализма становится понятной видимая противоречивость русской ментальности. Так, государство как вещь может вызывать у русского человека резкую неприязнь вплоть до анархизма и разрушительного бунта; но государство как идея пробуждает в русском человеке государственный инстинкт, понуждавший его защищать государство не щадя живота и раздвигать его пределы до двух океанов (см. статью Государство). Так, и отношение к Церкви как вещи может доходить до кощунственного непотребства, а отношение к Ней же как идее порождает благочестие, нередко доходящее до пределов жертвенности (см. статьи Вера, Кощунство, Святость). И если кому-то непонятно, как один и тот же народ мог защищать советское государство в последнюю войну и с упоением разрушать его в недавние 90-е годы, пусть почитает «Словарь русской ментальности» и тогда поймет, что защищали идею, каким бы отвратительным ни было ее воплощение, а разрушали малоприятную вещь.
Справедливость словарного анализа подкрепляется обильно цитируемыми текстами русских мыслителей, в которых находят выражение обе части антиномии: государственничество и анархизм, благочестие и атеизм, национализм и универсализм, тоталитаризм и либерализм, западничество и славянофильство и т. д. Сама же антиномичность русской ментальности, по утверждению Колесова, имеет своим началом русский язык и языковой реализм, со времен средневековья утвердившийся у нас в противоположность западному номинализму.
Нет смысла пересказывать отдельные словарные статьи, даже недостатки которых могут обернуться для читателя пользой, так как в споре с авторами словаря также может рождаться новое знание, в чем, собственно, и заключается их, авторов, цель. Но есть смысл сделать одно предупреждение: не стоит приобретать Словарь для того, чтобы поставить его на полку рядом с другими словарями, энциклопедиями и справочниками, к которым мы обращаемся по мере необходимости. «Словарь русской ментальности» – это не справочник, а книга для чтения – вдумчивого, медленного, сопровождаемого медитациями на основе собственного культурно-языкового опыта. Тем же, кто профессионально занимается исследованием духовной культуры русского народа – философам, этнографам, историкам, литературоведам, лингвистам – Словарь послужит ценнейшим источником как разнообразных сведений, так и творческого вдохновения.
Василий Розанов однажды заметил, что хорошо бы отдать Россию немцам: они завели бы у нас фабрики, биржи, а мы научили бы их играть на балалайке и даже попытались бы объяснить, что такое душа. «Словарь русской ментальности» – это и есть попытка объяснить, что такое русская душа, объяснить прежде всего нам самим, а потом уже и всем, кто этого пожелает.
А.М. Камчатнов
доктор филологических наук, профессор, заведующий кафедрой русского языка и стилистики Литературного института им. А.М. Горького
Список литературы
- Колесов В.В. Русская речь: вчера, сегодня, завтра. СПб.: ЮНА, 1998. 248 с.
- Колесов В.В. «Жизнь происходит от слова…». СПб.: Златоуст, 1999. 368 с.
- Колесов В.В. Философия русского слова. СПб.: ЮНА, 2002. 448 с.
- Колесов В.В. Слово и дело: из истории русских слов. СПб.: Изд-во СПбГУ, 2004. 702 с.
- Колесов В.В. Реализм и номинализм в русской философии языка. М.: Логос, 2007. 382 с.
- Колесов В.В. Русская ментальность в языке и тексте. СПб.: Петербургское востоковедение, 2006. 624 с.
- Колесов В.В., Колесова Д.В., Харитонов А.А. Словарь русской ментальности. В 2т. Т.1. А−О. СПб.: Златоуст, 2014. 592 с.
- Колесов В.В., Колесова Д.В., Харитонов А.А. Словарь русской ментальности. В 2т. Т.2. П–Я. СПб.: Златоуст, 2014. 592 с.
Необходимые разъяснения
Издательство ознакомило меня с рецензией на «Словарь русской ментальности», написанной известным лингвистом и культурологом А.М. Камчатновым. Приятно, что уже в первом отзыве на наш многолетний труд автор рецензии выступает как компетентный, внимательный и понимающий суть проблем исследователь. За то краткое время, которое он посвятил изучению обширного, за тысячу страниц, текста автор сумел уяснить, понять и четко отразить свое понимание тех сложных задач, которые стояли перед авторами Словаря. Но что самое ценное – в отзыве имеются критические замечания, которые мы просили высказывать для лучшей обработки словарных статей в дальнейшем.
Критических замечаний три. Они основаны на недоразумениях, и следует указать, на каких именно недоразумениях: для лучшего понимания принципов Словаря возможными его читателями.
Первое касается заимствованной лексики. А.М. Камчатнов одобряет включение в Словарь таких, «проникнутых чисто русским духом» слов, как болван (заимствование из тюркского), но возражает против включения таких заимствований, как баня, буква или идея (тогда как «других нет» – например, демократия или суверенитет). Дело в том, что все перечисленные Камчатновым заимствованные слова давно стали русскими, преобразовали свою внешнюю форму под русскую ментальность и «обросли» чисто русскими коннотациями. Сотрудники Института русского языка, выступая в качестве экспертов на суде по поводу наименования подсолнечного масла «Идеал», доказывали, что «слово идеал такое же русское слово, как и все остальные», и никакого символического значения не имеет (вопреки В.И. Далю). Да, мы включили в состав Словаря те «заимствования», которые уже давно развили в себе полный комплект русских содержательных форм и тем самым вошли в концептуальное поле русского сознания на основании концептов. Если русский человек заимствованный концепт демократия представляет понятийно путано (‘власть народа’, ‘власть для народа’ или ‘власть через народ’) и притом многозначительно искажает его внешнюю форму (дерьмократия) при полном отсутствии образной составляющей (исходно русской содержательной формы концепта), ясно, что это слово как носитель заимствованного концепта чуждо русской ментальности. А.М. Камчатнов справедливо заметил, что Словарь чужд идеологической направленности, он объективно выражает концептуальное поле сознания русского человека.
Второе замечание касается тех слов, которые не вошли в состав Словаря, хотя также несут следы «русского духа». Оставим в стороне устойчивые обороты, которые вполне могут быть заимствованы из западноевропейских языков. Самое смешное состоит в том, что в русском лексиконе по всем его сферам, стилям и функциям содержится едва не миллион слов, и всех их включить в Словарь, по ясным причинам, было бы затруднительно. Я мог бы представить словарик тех слов, которые авторы Словаря исключили из его состава по причине того, что имелось слишком мало авторитетного иллюстративного материала или потому, что новообразование еще не вышло из образных пелён (как безнадёга или новейшее беговня, сменившее традиционную беготню). Таких слов набралось около пяти авторских листов. Словарь представляет устойчивую лексику, за долгое время достигшую семантической зрелости по полному составу содержательных форм концепта. В частности, сомнительно, чтобы русский родовой по отношению к причина термин причинность был калькой с английского causality и тем более голод с французского faim. Причинность есть совокупность всех причинных связей, начиная с основания, условия и кончая причиной и целью об этом говорил еще Аристотель в учении о «четырех причинах», а Аристотель почитался еще в Древней Руси.
Третье замечание отражает простую терминологическую путаницу. Похоже, А.М. Камчатнов не различает роли концептума в формировании концепта. Еще раз: концептум является лишь исходной содержательной формой концепта. Это «туманное нечто», по слову С.А. Аскольдова – основоположника учения о концептах, ментальная составляющая концепта; «зерно первосмысла» в соответствии со значением латинского слова conceptum ‘зерно’. Концепт же включает в свой состав четыре содержательные формы: концептум как ментальную сущность, а также образ, понятие и символ как языковые его воплощения. В указанном Камчатновым примере дело разрешится, если понимать, что в словах причина и точка содержится общий концептум, но концепты все-таки разные, и они различаются. По мере своего развития концептум постепенно облекается в языковые содержательные формы, начиная с образа. Равным образом, в словах вобла и общество содержится общий концептум, но никто в здравом уме не станет связывать общество с воблой или включат слова вобла и общество в «семантическую парадигму». Концептуальное поле сознания оперирует с готовыми концептами, вот почему наш Словарь – не словарь «корнесловов», а словарь концептов, отражающих сложный и длительный путь русской культуры. А уж с концептумами имеет дело специалист. Вот как рисует это «дело» Дмитрий Галковский в своей книге «Бесконечный тупик»: этот специалист «исследует язык, но не разрушает его. Лишь иногда во время своей филологической акупунктуры он достает глубоко воткнутой иголкой один из индоевропейских корней, и тогда на мгновение болевой шок срывает пелену с глаз». По нашему мнению, именно такой «болевой шок» и испытывает читатель, погрузившись во внимательное чтение Словаря. Во всяком случае, хотелось бы на это надеяться.
В.В. Колесов
2017 г.
Отзыв А.А. Семочкина
Я думаю, это смелая, даже дерзновенная попытка с помощью слова-понятия объяснить необъяснимое – ту самую «загадочную русскую душу». Тут, кажется, никак не обойтись без метафизики, но автор строит свою модель русской ментальности инженерной методой – деталь к детали, кирпичик к кирпичику, допуская к процессу только «метод исключения», то есть своими комментариями он скорее объясняет, чем слово-понятие не является, чем то, чем оно является.
Мне кажется этот метод по сути правильным: даже Декалог построен более на отрицании, чем на утверждении, нравственность человека определяется больше не тем, что он делает, но тем, что он не делает, поскольку это противоречит его убеждениям.
Полно этот метод раскрывает формула А. Эйнштейна: “Herr Gott ist rafiniert, aber bößist Er nieht”, что значит: Господь Бог бесконечно сложен, но Он не злонамерен. Ключевой в этой формуле является частица «не», – так зачастую строит свои ремарки и автор.
Еще – производит огромное впечатление количество – и качество – иллюстративного материала: так «перелопатить» всю классику, современную литературу и публицистику уже есть грандиозный труд, превращающий «Словарь ментальности» в малую энциклопедию – в нем спрессована мысль русского человека о себе самом на протяжении двухсот лет.
Наконец, общая идея работы.
Я могу ошибаться, но по мне эта идея состоит как бы из двух частей. Часть первая – это констатация того факта, что специфика мышления русского человека в принципе отлична от таковой специфики европейца, причем порог тут глубинный, гносеологический. Причины его не разбираются, поскольку это дело более философа, чем филолога.
Часть вторая идеи «Словаря» состоит в предложении: познай самого себя. Весь возможный материал для такого самопостижения русского человека автором и предоставлен. За что мы, его читатели, ему бесконечно благодарны.
А.А. Семочкин,
Архитектор-реставратор, старший научный сотрудник музея-усадьбы Рождествено
2015 г.
Рецензия Б.И. Осипова и М.А. Харламовой
Вышел в свет уникальный словарь – двадцатипятилетний труд коллектива авторов петербургской филологической школы. Замысел словаря, его теоретическое обоснование находим в многочисленных работах выдающегося современного филолога, историка языка, философа русского слова профессора Санкт-Петербургского университета Владимира Викторовича Колесова. Об истории создания словаря в предисловии рассказывает сам В.В. Колесов (с. 3—4).
Впервые в отечественном языкознании представлены русские концепты в лексикографической интерпретации. Перед нами, действительно, словарь русской ментальности, который от других «идеологических» (в классификации Л.В. Щербы) и современных идеографических словарей отличается тем, что в нём репрезентированы «интроспективные характеристики русского слова, идущие от обобщённо русской рефлексии о коренном русском слове литературного (по преимуществу) русского языка» (с. 3). Исполнение словаря такого масштаба потребовало от авторов не только всесторонних энциклопедических знаний и творческого отношения, но и тонкого языкового чутья, интуиции, чувства меры и вкуса.
Без тщательной проработки введения читатель, исследователь не сможет получить новую информацию, которую хотят донести авторы, как, впрочем, и новые знания, которые несёт новый словарь. Представление «о концептуме» (В.В. Колесов} как основной единице ментальности даётся в словаре необычным образом. По замыслу авторов, читатель сам должен своей волей «воссоздавать» его «синтетически в прямой перспективе – возвращением к концептуму на основе представленных в словаре материалов» (с. 5). И результат прочтения, безусловно, окажется разным у разных лиц, что признают и авторы словаря.
Представление национальных концептах в словарной статье строится определённым образом: заголовочное слово подаётся с основной дефиницией (БЕГОТНЯ – непрерывный бег в разных направлениях, усиленный невообразимым шумом и смешением многих лиц), в которой разным шрифтом манифестируется информация, и её надо дополнить прочтением других статей словаря. Интуиция, тонкое языковое чутьё авторов особо проявляются при описании концептов, репрезентированных и названных этимологически родственными словами (например, ЗВОН и ЗВУК, т. 1, с. 303; ЗЛО, ЗЛОБА, ЗЛОДЕЙСТВО, т.1, с. 310-312 и т. п.). Как правило, словарная статья превращается в обширное, глубокое и всестороннее исследование культурно значимого концепта (см., например, статьи ЛИЧНОСТЬ, т.1, с. 411-415; ЛЮБОВЬ, т.1, с. 421-424; ПОНЯТИЕ, т. 2, с. 57-60; ПОШЛОСТЬ, т.2, с. 79-81; ПРИЧИНА и ПРИЧИННОСТЬ, т. 2, с. 113-117; ПУШКИН, т. 2, с. 143-144, РУССКИЙ, т. 2, с. 192-193; РУССКИЙ СМЫСЛ, РУССКИЙ УМ, т.2, с. 194 и др.). Осознаваемая в разной степени рядовым носителем языка, но трудно вербализуемая разница между ними выявлена и адекватно представлена в словаре.
Значительное место в словарной статье занимает историко-этимологический экскурс, который расположен после основного определения. При создании этой части статьи учитывались данные авторитетных этимологических и исторических словарей (входят в список источников словаря, т. 2}, но во многих случаях эти сведения переосмыслялись и заново осмыслялись В.В. Колесовым. Историко-этимологические разыскания В.В. Колесова сами по себе ценны и вносят значительный вклад в историческую лексикологию и этимологию. «Считывание» этой информации представляет особый интерес для филологов, исследующих историю слов и развитие русских концептов, поскольку анализируемый словарь является словарём историческим, описывающим тысячелетнюю историю слов в их развитии.
Важно подчеркнуть, что развитие это «продолжается и в наше время, и в тот момент», когда мы читаем этот словарь. Авторы призывают нас, читателей, «творить новое знание», именно в этом они видят цель словаря (с. 18).
Несколько слов хочется сказать о необычной структуре словарной статьи и о той информации, которую мы (кроме дефиниции и этимолого-исторического экскурса) можем получить, углубившись в чтение – работу.
Значение заголовочного слова и смысл концепта возможно увидеть объёмно и цельно, обратившись к однокоренному (см. пример: бег) и к словам-репрезентантам (шум и лицо). Полученные сведения необходимо соотнести с информацией основной словарной статьи. Такое прочтение, по мнению авторов, и даст представление о концептуме – «виртуальном феномене знания» (с. 5). Полагаем, что подобная «читательская работа» не каждому под силу, поэтому, думается, что словарь вряд ли может быть доступен широкому кругу читателей.
По замыслу, по глубине проработки материала, по «насыщенности» информацией, масштабности исполнения словарь предназначен и, безусловно, необходим и полезен прежде всего специалистам: лингвистам, философам, культурологам, историкам, психологам, конфликтологам и др. Как справедливо отмечают издатели, словарь может быть интересен широкому кругу читателей «неравнодушных к русскому слову и мысли», но неподготовленному (профессионально) читателю, как кажется, будет очень сложно читать этот словарь, не многие дойдут до ЯТЯ. Впрочем, возможно, любопытного молодого читателя привлекут статьи на страницах 51-53, 201, 269, 371 (т. 1}; 8, 75, 76, 303, 346, 446, 450, 455, 463, 493 и др. (т. 2), а пытливого – на страницах 40 (БЕСПРЕДЕЛ), 41 (БЕССМЕРТИЕ), 50 (БЛАЖЬ, БЛАТ), 68 (БУДТО БЫ}, 231 (ДУМА), 249 (Ё), 270 (ЖОХ), 281 (ЗАДНИЙ УМ}, 324 (И), (ИВАН-ДУРАК); 351 (ИШЬ), 354 (КАК БЫ, КАК-ТО ТАК), 394 (КУКИЩ), 400 (ЛЕВЫЙ) и др. в т. 1; 42 (ПОЖАЛУЙСТА), 56 (ПОНЕЖЕ), 254-256 (СЛАВЯНОФИЛЬСТВО}, 278 (ЗДРАВЫЙ СМЫСЛ), 291 (СОВОК,, 509 (ЩА) 529 (ЯТЬ) и др. вт. 2.
Специфика любого словаря во многом определяется самим материалом, подлежащим лексикографированию. Словник рецензируемого издания составляет около 3000 статей. Иллюстративные примеры к словарным статьям демонстрируют тот исследовательский потенциал, который обнаруживаем в ёмких дефинициях словарных статей. Новизна и оригинальность анализируемого издания проявляются в отборе иллюстративного материала. Поскольку словарь ментальности – словарь исторический, который «фиксирует состоявшиеся в общественном сознании ментальные линии смысла» (с. 9), то релевантны «две исторические точки: время создания современного литературного языка на основе народной ментальности и момент современного осмысления результатов, полученных в процессе развития ментальности» (с. 9). Этим объясняется и привлечение иллюстраций, расположенных после историко-этимологического комментария. Иллюстративные примеры представлены текстами русских классиков XIX в., начиная с А.С. Пушкина (цитаты даны по «Словарю языка Пушкина» под ред. И.С. Ильинской и В.Н. Сидорова (М., 1956-1960}, «впервые отчётливо представляющего русскую ментальность» (с. 9). Помимо этого, демонстрационный материал извлекался из произведений русских философов и писателей первой половины ХХ в. (обширный список источников – в т.2, с. 555-577). Современное состояние концепта манифестируется сквозь призму современных литературных, диалектных (примеры даны по многотомному «Словарю русских народных говоров» под ред. Ф.П. Филина и Ф.П. Сороколетова, «Голковому словарю живого великорусского языка» В.И. Даля} или арготических репрезентантов (Большой словарь русского жаргона» В.М. Мокиенко и Т.Г. Никитиной (СПб., 2000}; «Словарь русского арго» В.С. Елистратова (М., 2000), «Словарь тюремно-лагерно-блатного жаргона» Д.С. Балдаева, В.К. Белко и И.М. Исупова (М., 1992}; «Словарь русского сленга» И. и Ю. Югановых (М., 1997)). Помета совр. даёт представление о современном значении слова в современном литературном языке или разговорной речи горожан.
Для верификации последнего использовались толковые словари, прежде всего «Современный толковый словарь русского языка» под ред. С.А. Кузнецовой (СПб., 2001), «Словарь современного города» под ред. Б.И. Осипова (М., 2003) и «Большой словарь русской разговорной речи» В.В. Химика (СПб., 2004). Следует отметить, что количество цитат при каждом слове указывает на относительную активность употребления слова в современной речи, однако «при отсутствии или редкости современных текстов составители использовали цитаты из старых авторов, углубляясь до XVII в.» (с. 11).
Все тексты выделены в три группы. В самих толкованиях даны устойчивые обороты и пословицы, хранящие древние «следы» концепта и помогающие его раскрытию. При определении понятий и символов приводятся цитаты из произведений философов, при толковании символов (а их в словаре обнаруживаем в большом количестве: ВЕСНА, ЛЕТО, ДОМ, БАБА-ЯГА и т. п.) и образов – поэтов и писателей (Пушкин, Гоголь, Тургенев, Толстой, Тютчев, Некрасов). Тексты эти наиболее точно выражают содержательные формы концепта (образ, понятие и символ}, поскольку ХХ в. – это «время окончательного сложения концептуальной основы современной русской ментальности» (с. 12). Для сравнения русского понимания общего для разных народов концепта иногда приводятся тексты западных авторов (философов прежде всего), что, с одной стороны, выявляет национальную специфику русского мировосприятия и мироотражения, а с другой – подтверждает глубинное родство ментальных рядов у европейских христиан, поскольку древнейшие словесные «образы» (корни) у них были общими» (с. 13).
Новизна и значимость словаря обнаруживаются в той части иллюстративного поля словарной статьи, где для верификации данных приводятся выдержки из лингвистических исследований как современных учёных, так и учёных прошлого (Бахтин, Сковорода, Потебня, Даль и др.), которые передают авторское понимание концепта. Поскольку авторы словаря анонсировали стремление избегать субъективизма в представлении концептов, то привлечение мнения авторитетных учёных-филологов, философов и зарубежных авторов в значительной степени способствует этому.
Самоценность имеют «дополнительные замечания» авторов о развитии концептов, когда «собранных материалов оказалось недостаточно для окончательных выводов» (с. 13). Во многих случаях «дополнительные замечания» в значительной степени помогают читателю воссоздать концепт и приблизиться к «идеальному читателю» этого нового лексикографического труда.
Поскольку перед нами словарь русской ментальности, то совершенно оправданы статьи, касающиеся всего русского: РУССКАЯ ДУША, РУССКАЯ ЖЕНЩИНА, РУССКАЯ ИДЕЯ, РУССКИЙ, РУССКИЙ БОГ, РУССКИЙ ДУРАК, РУССКИЙ ДУХ, РУССКИЙ НАРОД, РУССКИЙ НОВЫЙ, РУССКИЙ СМЫСЛ, РУССКИЙ УМ, РУССКИЙ ЧЕЛОВЕК, РУССКИЙ ХАРАКТЕР, РУССКИЙ ЯЗЫК, РУССКОСТЬ, РУСЬ (т. 2, с. 189-198) с отсылками к статьям ДУША, ЖЕНЩИНА, ДУРАК, ДУХ, НАРОД, НОВЫЙ, СМЫСА, УМ, ЧЕЛОВЕК, ЯЗЫК. Последнее показывает, с одной стороны, общее с другими этносами в понимании означенных концептов, с другой – выявляет их национальную специфичность. Несмотря на чёткое определение теоретических позиций авторского коллектива, практически не всегда можно объяснить появление словарных статей, названных устаревшими словами и формами (на что указывают и сами авторы) – ПОНЕЖЕ, ПРЯ, ИЗЛЮБИТЬ, СОВЛЕЧЕНИЕ, СТЕРВО; диалектными словами (ШИБКО, ТОРОВАТОСТЬ, вряд ли известными современному рядовому читателю, и нелитературными лексемами (КУРВА). Почему среди слов-символов есть КОШКА, но нет КОТа?
Представляется, что в целом механизм отбора анализируемых концептов, слов-репрезентантов, иллюстративного материала, структура словаря обоснованы авторами в предисловии и введении, где подчёркивается назначение словаря – показать длительный процесс сложения русской ментальности. Считаем необходимым обратить внимание и на то, что не только словарные статьи отражают теоретические взгляды авторов, но и введение и, конечно же, послесловие (т. 2, с. 527-552), в котором в сжатой форме В.В. Колесов излагает основные принципы нового направления в филологии – концептологии – и свой особый подход к анализу концептов. Последнее позволяет нам утверждать, что это не просто словарь для широкого круга читателей», а уникальный научный труд для читателя-исследователя.
Невозможно не сказать о прекрасном издательском и полиграфическом исполнении словаря: роскошное оформление, удобный алфавит справа на каждой странице, словоуказатель в конце 2-го тома – всё это помогает работать с текстом и во многом упрощает читательский труд.
Б.И. Осипов, М.А. Харламова
Вестн. Ом. ун-та. 2015. №2. С. 215-222.