Юбилейный сборник к 70-летию В.В. Колесова

О профессоре В.В. Колесове

Владимир Викторович Колесов не только выдающийся ученый, это человек удивитель­ного, редкого обаяния, а для меня он прежде всего Учитель, которому я многим обязан, в принципе рассказывать о нем легко. Во-первых, потому что он человек остроумный и при этом тонкий. Во-вторых, добрый. В-третьих, потому что личность очень яркая. Сначала в глаза бро­сается, конечно, последнее качество. Постепенно открываются и другие.

В.В. произвел на меня сильнейшее впечатление в первые же мои дни в университете. Нам тогда повезло: целый год он читал первокурсникам большой курс лекций, объединявший старославянский и историю русского языка. Его лекции старались не пропускать даже самые отпетые из моих однокурсников, и уж конечно не из страха перед экзаменом: все знали, что ставит он только четверки и пятерки, кстати, как и тогдашний заведующий кафедрой русского языка профессор Н.А. Мещерский, но более объективно (Никита Александрович придерживал­ся более простой схемы, которая заключалась в строгом чередовании оценок – 4, 5, 4, 5…). До сих пор в памяти всплывают сочные, хотя может быть и не всегда справедливые высказывания В.В., которыми он развлекал аудиторию: «Вот, возьмите. Пастернака: поэт так себе, но гениа-альный переводчик!», «Актеру не нужен ум… Смоктуновский – великий артист, но человек не очень умный, а вот Юрский – какая умница, но соверше-е-енно бездарный актер». Сейчас уже трудно вспомнить, какое это имело отношение к истории русского языка, но мы эти отступле­ния принимали как абсолютно естественные. А на одной из лекций В.В., видимо, объясняя раз­личие между наречиями «быстро» и «скоро» в древнерусском языке, как-то таинственно огля­дел студентов-первокурсников и привел в качестве иллюстрации: «Рано женишься – скоро рас­каешься». Я лично сразу взял на вооружение. Только один раз, кажется. В.В. излишне волно­вался на лекции, был как будто не в своей тарелке. Все объяснялось просто: в аудиторию – по­слушать папу – без предупреждения забрела старшая дочь В.В., которая училась на итальян­ском отделении.

А вот совсем другой эпизод. Я на четвертом курсе, и В.В. предлагает мне учиться в ас­пирантуре: «Кстати, люди на кафедре, которые симпатизируют Вам, интересуются, не хотите ли Вы вступить в партию?» – «Владимир Викторович, а Вы член партии?» – «Нет, Любовь не состоялась». Больше к этому вопросу мы не возвращались. В.В. всегда был очень демократичен в общении с учениками. Мы быстро привыкали к такому стилю. Накануне моей защиты В.В., видимо, не желая отвлекать меня от подготовки к ответственному мероприятию (фактически давая отдохнуть), решил сам чуть ли не в 6 часов утра ехать встречать на вокзал моего иного­роднего оппонента и везти его к себе домой. Стыдно признаться, но тогда мне это даже не по­казалось странным. Таков Владимир Викторович.

Поистине незабываемыми останутся для меня и моей семьи те две недели, которые В.В., остановившись у нас дома, провел в Барселоне, где я тогда (в 1995 г.) работал. Там В.В. отвлекся от хитросплетений тогдашней российской жизни и находился, кажется, в чрезвычайно благодушном настроении. Его лекции в Барселонском университете принимались на ура. Мы периодически «чистили кровь» (его выражение) при помощи красного испанского (не злоупотребляя, конечно). Вспоминаю замечательную прогулку по парку Гюэль после очеред­ной «чистки крови»: профессор Колесов на корточках пытается выкопать корень какого-то только ему ведомого экзотического растения, чтобы по возвращении посадить его у себя в Лу­ге, а мы с женой и сыном пытаемся прикрыть его от взглядов местного населения. Другое ис­панское воспоминание связано с путешествием из Барселоны в Мадрид. После изматывающей ночной поездки в автобусе В.В. сразу устремился в Прадо. В музее он меньше всего напоминал правильного туриста, который с одинаковым почтением рассматривает все картины подряд, записывая в блокнот их названия и имена художников. Довольно равнодушно, но все-таки ус­пев проворчать что-то скептическое, он пронесся мимо Босха, но очень сосредоточенно и мед­ленно рассматривал Гойю и Веласкеса.

В русском историческом языкознании В.В. Колесов по прямой линии – через С.П. Обнорского и М.А. Соколову – является наследником А.А. Шахматова. В нем как-то осо­бенно сильно заметна восходящая к Шахматову масштабность мысли и широта кругозора в со­четании с блестящим знанием древних текстов. Благодаря Владимиру Викторовичу Колесову и нам – его ученикам – посчастливилось соприкасаться с этой традицией.

М.Б. Попов

Птенцы одного гнезда

Всю свою преподавательскую и научную жизнь на кафедре русского языка филологического факультета ЛГУ-СПбГУ, а это уже больше сорока лет, я рядом с Владимиром Викторовичем Колесовым и благодарна за это судьбе. Мы птенцы одного гнезда: и его, и моим руководителем в студенческие годы, заботливым опекуном в аспирантские и первые преподавательские годы была Мария Александровна Соколова. Ее отношение к науке, к делу стало кредо, опытом, к которому мы неоднократно обращались в самых различных ситуациях.

Считаю, что мне выпало работать на кафедре в благотворный период ее существования. При общей хорошей и продуктивной атмосфере кафедральной жизни мы, ученики М.А. Соколовой, образовали как бы дружеское братство, о ней и исключавшее возможность конфликтных ситуаций в каик бы то ни было обстоятельствах. После Марии Александровны в течение более чем 25-и лет во второй половине марта мы приходили на Серафимовское кладбище, чтобы почтить ее память. Мы это В.В. Колесов, Л.В. Капорулина, А.Л. Мирецкий, С.А. Аверина, И.П. Лысакова, я, позже – М.Б. Хрымова. Л.В. Игнаткина. После этих поездок мы нередко собирались где-нибудь или у кого-нибудь. Помню, мы после посещения кладбища поехали домой к Владимиру Викторовичу. Он предложил нам на выбор какие-то экзотические и для тех времен сорта чая, нашлась и бутылочка, и было тепло от нашего дружеского общения.

Очень скоро именно Владимир Викторович подхватил знамя петербургской историко-лингвистической школы. Его вдохновению (равно и А.С. Герда и Н.А. Мещерского) мы обязаны несколькими годами совместной изнурительной, но теперь, издалека, очень приятной работы над двухтомным изданием «Славянское именное склонение» (т.1, XI–XIV вв., ЛГУ 1974; т 2, XV–XVIвв., ЛГУ. 1977). В течение учебного года при тогдашней нашей загруженности в 25-30 учебных часов в неделю некогда было заниматься расписыванием средневековых славянских памятников. Летом Владимир Викторович занимался обработкой материалов в Луге; я – на даче, засиживаясь далеко за полночь, иногда при свете свечи. Методика расписывания текстов была у нас тогда очень примитивной, и с учетом того, что был обработан не миллион словоформ, можно оценить нашу преданность делу. Сейчас, в век компьютеров, методы выборки и учета словоформ и флексий  кажутся   смехотворными,   но   время,   в   котором   жило  и живет поколение, исключительно динамично. Трудно представить  себе,  что мы разжигали примусы и керосинки,   слушали хриплый голос  бумажных  тарелок-радиотрансляторов, а сейчас «плаваем» в океане мировой паутины internet и общаемся с помощью Е-mail.

«Динамичный», «динамично» – любимые слова Владимира Викторовича. Он очень динамично ведет заседания, ценит динамичные выступления и отзывы, динамично живет и работает, щедро растрачивая свои интеллектуальные и эмоциональные силы.

В течение всех лет совместной работы я чувствовала и знала, что могу рассчитывать на разумную, доброжелательную и дружескую поддержку со стороны Владимира Викторовича, и многократно такую поддержку я получала.

В середине 70-х годов во время диалектологических экспедиций меня очаровал пласт народной культуры, связанный с мифологическими представлениями. Я увлеклась темой «Мифологическая лексика русского языка», увлеклась, можно сказать, до «запоя». Но тема, связанная с вербальной экспликацией образов леших, чертей, колдунов, в то время была еще одиозной. Многие вышестоящие инстанции опасались дурного влияния подобной тематики на умы людей, а может быть, и сами побаивались всевозможных шишков и кикимор. О возможности неприятия темы меня предупреждал Никита Ильи Толстой, который в то время вел большую работу по возвращению этой тематики в наши гуманитарные науки.

Когда я почувствовала, что без этой темы я не могу мыслить свои научные занятия в ближайшие годы,  я обратилась за поддержкой к Владимиру Викторовичу. Я пригласила его к себе домой, накормила обедом, постаралась, чтобы обед был вкусным и сытным, после обеда усадила на диван и стала выступать перед ним с докладом. Я говорила около двух часов, достаточно путано и бессвязно, но увлеченно. Владимир Викторович, борясь с послеобеденной дремотой, вникал в мои мысли, коллизии и планы. В результате мои планы и научные заделы по теме были одобрены,  за что я благодарна Владимиру Викторович и по сей день, поскольку работа по этой теме – результативный и красивый период моей жизни.

Доброжелательность по отношению к коллегам и к людям вообще, мудрое умение видеть в человеке лучшее – замечательное качество богатой, творческой и разносторонней личности Владимира Викторовича. Я всегда ценила эту его черту и не раз испытывала благотворное действие этого замечательного свойства Владимира Викторовича на себе.

О.А. Черепанова

Талант

Если бы мне задали вопрос: «Что, на ваш взгляд, главное в личности профессора Владимира Викторовича Колесова?», – и попросили бы ответить одним словом, – я бы, не задумываясь, сказала: «Талант». Я имею в виду не только талант крупного ученого, талант блистательный и разносторонний, признанный как в отечественном, так и в зарубежном языкознании.

Я имею в виду не только талант педагога и научного наставника, глубоко почитаемого влюбленными в него студентами, аспирантами и докторантами. Я имею в виду талант человека, открывающийся людям своими многочисленными искрящимися гранями: глубиной ума и оригинальностью мысли; искрометностью слова и отточенностью фразы; тончайшим юмором и затаенной, сродни чеховской, грустью; деликатностью и непоказной демократичностью поведения; щедростью души и ее ранимостью, свидетельства искренности чувств и неприятия фальши; любовью к жизни, и отношением к родному русскому языку как органичной и неотъемлемой части этой жизни. И не случайно названием одной из его последних книг служит глубоко символическая фраза «Жизнь происходит от слова».

Именно этим удивительным талантом пронизаны и озарены многочисленные монографии, учебники и статьи В.В. Колесова, научные доклады и лекции, неизменно собиравшие и собирающие переполненные аудитории благодарных слушателей.

Встреча с обладателем такого таланта – великое счастье: мне повезло. Как повезло и городу Калининграду и Калининградскому университету, где не раз бывал В.В. Колесов, выступая с лекциями перед восторженными калининградскими студентами. Как повезло и моим коллегам, профессорам и преподавателям филологического факультета Калининградского университета, которые не раз имели счастливую возможность встречаться с В.В. Колесовым на научных конференциях и говорить о науке, да и не только о ней. Жаль, что такие встречи не так часты, как нам хотелось бы. Но в жизни ведь многое идет не так, как хотелось бы. Зато сознание того, что нам случилось стать коллегами прекрасного ученого, непревзойденного знатока истории русского языка и талантливого человека, настраивает нас на оптимистическую волну и придает уверенности в собственных силах.

Спасибо Вам, великий наш коллега, за Ваш редкий талант, за Ваш неоценимый вклад в науку, за Вашу неустанную заботу о сохранении величия и чистоты русского языка, за Ваше искренне дружеское отношение к нам. Спасибо Вам за то, что Вы есть! Крепкого здоровья Вам и новых творческих свершений!

С.С. Ваулина

Очень личное

Нам, студентам русского отделения 1972–1977 годов повезло с теми преподавателями, кто читал у нас лекционные курсы по истории русского языка. Мы слушали на первом курсе академически строгие и изящные лекции Татьяны Аполлоновны Ивановой по старославянскому языку, на третьем курсе – лекции Никиты Александровича Мещерского по истории русского литературного языка. Курс исторической грамматики русского языка нам читал Владимир Викторович.

Уже на первой лекции показалось – такого не может быть! Особенная энергетика покоряла и тех, кто был равнодушен к языкознанию, и тех, кто считал себя далеким от истории языка (коллеги! не повторяйте чужих ошибок, пути в науке неисповедимы, и кто знает, что нас привлечет завтра или послезавтра). Изменяющиеся звуки, буквы, формы, слова, литературные памятники и рукописи, имена классиков русистики, сделавших выдающиеся открытия, – все это создавало неповторимый, ни на что не похожий мир. И при этом – все было понятно и почти что просто. Особое расположение лектора к аудитории – об этом, я думаю, может сказать каждый, кто слушал какой-либо из курсов, читаемых Владимиром Викторовичем. Сейчас, по прошествии тридцати лет, не верится в то, что лектору в те годы было меньше лет, чем нам сейчас. Так и хочется сказать – вот нам бы всем так читать, нам бы так писать, нам бы заслужить такое внимание учеников… Все то же самое можно сказать и о лекциях по истории лингвистических учений, которые Владимир Викторович читал нам на третьем курсе в своей части коллективной кафедральной программы.

Автор этих строк в те годы менее всего предполагал, чем ему придется заниматься в перспективе, что придется заниматься языками народов Дальнего Востока, а потом – вернуться к русистике, но в других ее сферах и весьма далеко от той среды, к которой его причисляли в силу хорошо поддерживаемого коллективного имиджа. Но никогда не подвергалось и не подвергнется сомнению то, что Владимир Викторович Колесов – культовая фигура, живой гений-хранитель науки и научной среды даже безотносительно к рангу заведующего кафедрой. Нам и сейчас есть чему учиться у нашего профессора –эрудиции, систематизаторской логике, колоссальной работоспособности, умению просто и понятно рассуждать на любые филологические, исторические, философские сюжеты, есть стимул посостязаться в количестве опубликованных работ, но вряд ли кому-нибудь удастся написать и издать столько книг, и каких книг!

Мне часто приходилось летать в экспедиции на Крайний Север, а с весны 1992 года по конец 1994 года я прожил на Чукотке безвыездно. Средством связи с миром было «Радио России», и как приятно было иногда вечерами услышать в каких-то программах знакомые голоса – Л.А. Вербицкой, А.И. Зайцева, П.Е. Бухаркина… В 1988 году нас, участников фольклорной конференции, проходившей в Якутске, вывезли в село Сунтар на Вилюе на национальный праздник. Вечером в гостинице, прислушиваясь к телевизору в холле, я не поверил своим ушам – голос «нашего» Колесова, здесь, в дальнем якутском селе! Да, действительно: по ТВ шла передача о русском языке, и Владимир Викторович был одним из ее главных участников. Поверьте – то, к чему мы привыкли здесь, в нашем городе, конечно, трижды великолепно, но оно совсем иначе воспринимается там, на Крайнем Севере. Остановись, мгновенье, ты прекрасно! Совершеннейшая мистика, но по какой-то случайности Владимир Викторович оказался самым первым, кто поздравил меня с защитой докторской диссертации. Впрочем, говорят, что ничего случайного на свете не бывает.

Минувшей осенью в Петербург прилетела из Якутии моя молодая коллега – преподаватель кафедры общего языкознания. Знакомясь с книжными новинками, мы пришли на факультет. На прилавке в киоске – вот она, только что увидевшая свет «История русского языкознания» В.В. Колесова, почти такая же объемная, как почтенный и раритетный «Очерк истории языкознания в России» С.К. Булича. Думали ли мы, слушая лекции автора, что будем держать в руках этот монументальный труд? Гостья, кстати, читающая курс истории языкознания, конечно же, получила эту книгу в подарок – и теперь рассказывает своим студентам, что ее петербургские знакомые слушали лекции «самого» Колесова, и сам он, хоть и классик, и, как им полагается, из прошлого века, но и в нынешнем веке заведует кафедрой…

Здоровья, новых успехов и многих лет Вам, Владимир Викторович!

А.А. Бурыкин

Записки с полей конспекта (речевой «джаз» или словесные импровизации профессора В.В. Колесова)

Какой аспирант, студент, стажер, слушатель курсов, волею судеб хотя бы раз оказавшийся на лекции профессора В.В. Колесова, не восхищался поразительной манерой лектора пересыпать строгую, научную речь бесчисленным количеством остроумных комментариев, образных зарисовок, комических и оригинальных словесных импровизаций на любую тему любой учебной дисциплины!

Редкий слушатель при этом удерживается от соблазна вести параллельные с основным текстом конспекта записи этих импровизаций. Так, на полях тетрадей, в скорописи и поспешных исправлениях, сохранились у многих эти «несерьезные», но удивительно выразительные и яркие «колесовские джазики» (так, по крайней мере, наш аспирантский курс (1985–1988 гг.) называл авторские афоризмы профессора В.В. Колесова). Действительно, меткая и «равная» игра со словом, виртуозное владение научной речью, свободные и легкие импровизации на тему очень походят на словесный джаз: основная тема неприкосновенна, она – рефрен и красная нить всей задуманной речевой партии, но, украшенная множеством словесных ассоциаций, выразительных и неожиданных речевых пассажей, она расцвечивается, становится объемней, дразнит желанием увлечься ею и задуматься над ее бесконечностью.

Афористичность многих «изречений» Владимира Викторовича позволяет им жить самостоятельной жизнью «крылатых фраз», украшать и оживлять речь других. Устойчивая на филфаке фраза о том, что филолог-женщина – это не филолог, а филолог-мужчина – это не мужчина, но из этого есть приятные исключения, давно стала местным фольклором, и, как полагается всякому фольклорному произведению, анонимна, общеупотребительна, и ее авторство самым естественным образом приписывается любому остроумному лектору.

Кажется, мир слов признал в профессоре Колесове «своего» и позволил ему свободно распоряжаться своими потенциальными семантическими и грамматическими возможностями. Объясняя, например, особенности склонения существительных древнерусского языка, невзначай брошенная фраза лектора о том, что «Зверь» до XVI века склонялась как «кость» – чувствовалось что-то неясно женственное в этом слове – не яркое ли тому подтверждение?! Или: «Жена» – родительница вообще, это больше абстрактное, чем конкретное именование, ею могла быть и какая-нибудь корова. Или: Ну, что вы хотите от «зятя»? – История его склонения – горькая судьба социально неполноправного лица.

О системе глагольных времен славянских языков: В исторический период славянские языки входят с растрепанной кучей прошедших времен. Или: Все средневековье — это попытка найти в потемках 3-е лицо.

Небезынтересны в этом смысле и методические рекомендации профессора по ходу лекции: Выравнивание парадигм – подчеркните чем-нибудь или слезой капните, чтоб запомнить. Или: Всегда надо что-нибудь рисовать, чтобы воображение не дремало в ответственные минуты. Или: Я даже приветствую почесывание в кульминационных моментах лекции – это позволяет мне надеяться на ваше внимание к ходу рассуждения.

Вдруг возникает афоризм о норме, приводящий аудиторию в восторг: Норма сдерживает творческую инициативу безграмотных людей. Или: Когда норма схвачена, можно и пошалить, порезвиться со словом.

Сам профессор «резвится» со словом в высшей степени профессионально:

Когда я произношу иноязычное «брюки», я думаю о том, что чужую материю натягиваю на родное тело … Глубокий этюд, показывающий, что и штаны у нас не свои; «Трепетность» – чуткий к колебаниям материи термин; к примеру, он может вместить в себя такую ситуацию (вслушайтесь): она шла по узкому коридору и задевала бедрами стены, при этом стены заметно волновались;

«Синий» – это не цвет, это блескучестъ, отлив. Потому и «синяк» благородно отливает. «Синец» ― это дьявол, в аду кочегарит, весь в поту, ― конечно, отливает;

Как только у русских появилась «совесть», появились бессовестные. Когда же у русских закончилась совесть, появился термин;

Зубоежа – сильная штука, это членовредительство с помощью активного кусания. В зубоеже женщина могла мужчине что-нибудь оторвать, ― тогда он становился нетоварный;

Любовь к соседу ― хорошая заповедь, но я вам скажу так: любовь к соседке нечто более сильное, нежели к соседу;

Когда в женщине просыпается «совесть», в ней тут же возникает «любовь».

Вырванные из конкретной ситуации конкретной лекции, лишенные ссылок на ее тему и содержание, эти краткие и несколько «странные» высказывания глубокоуважаемого ученого могут показаться недостойными внимания «строгой научной общественности».

Но всякая строгая научная общественность когда-то начиналась со студенческой скамьи, с попыток найти свой стиль, свою манеру в будущей профессии. И наверняка помнит лекции своих учителей. И если начинающим филологам, озабоченным «важностью» и академичностью своего статуса, опытный ученый-педагог демонстрирует не только образец высокой профессиональной и педагогической подготовки, но и пример возможного игрового диалога с профессией ― нет ли в этом подтекстовой мысли о том, что знаком «высшего педагогического и научного пилотажа» является вовсе не нахмуривание бровей и чрезвычайная серьезность лица, не консервативное  следование инструкциям Минобразования по методике ведения учебных занятий в вузе, а что-то совсем другое. Может быть, смелый поиск этого самого диалога,   раскрепощенность мыслей и фантазий,   желание глубже проникнуть в суть предмета, ставшего твоей профессией.

В.В. Колесов ― один из любимейших преподавателей студентов филологического факультета. Это настолько очевидно, что нет смысла распространяться на эту тему долго и, главное, однообразно. Просто на его лекциях очень интересно ― и по оригинальности мысли, и по форме подачи всегда глубокого содержания. Научиться этому невозможно. Думается, это дар, это упорный труд, это просто тот самый верно схваченный стиль общения с коллегами, который не спутаешь ни с каким другим.

Но вернемся к запискам на полях ― о темах этих изречений догадается всякий, кто слушал лекции В.В. Колесова по исторической фонетике:

Редуцированные быстро ушли ― в одно поколение. Пока редуцированный произнесешь ― уже состаришься и уж произносить нечем;

Полумягкие нормальному современному человеку произнести почти невозможно. И описать тоже невозможно. На нашей кафедре только один человек отчетливо произносит полумягкие. Не можем же мы без конца заглядывать ему в рот, чтоб зафиксировать, как он это вытворяет;

Тут некоторые из-за угла о третьей палатализации тявкают. Не верьте! Будьте людьми!

Утрата редуцированных происходит в древнерусском языке несколько раз – своеобразный фонологический стриптиз;

На согласных, как на костях, держится семантика слова ― мужское начало в них очевидно. Гласные ― воздушные, звучные создают комфортное звучание согласным ― абсолютно бесплотны, в них одно дыхание (девушки, расправьте плечи!) …но содержания маловато.

Эффектом доверительного общения можно назвать ту атмосферу на лекциях, которую создает Владимир Викторович своими многочисленными, будто бы случайными, замечаниями о «жизни», об «окружающих», о «московском и питерском», о «философах и филологах» – таких любимых нелингвистических темах профессора.

Иногда кажется, что это хорошо продуманный методический ход опытного лектора: психологи давно доказали, что кратковременное внимание студентов длится не более 15–17 минут и способом запоминания сложного материала может стать «случайно брошенная» фраза или рассказ педагога, когда он слегка (на 2–4 минуты) отклоняется от темы. Если студент, запоминая «отступления» преподавателя, автоматически воспроизводит и материал лекции, это знак того, что педагог пользуется доверием у студента, а психологический контакт с аудиторией близок к абсолюту.

«Обо всем понемногу» ― примерно так звучала бы рубрика несуществующего (пока?) собрания изречений профессора В.В. Колесова, в которую включены высказывания разных лет, подсказанные автору этой статьи благодарными (бывшими) студентами, аспирантами, докторантами филологического факультета:

В автобусе каждый ищет себе справедливости. И если не находит ее, чувствует потрохами гнев;

Наш парламент – это вече, там каждый думает по-своему, поэтому ничего принять невозможно;

Для оптимиста всякий переворот — уже радость;

Поскольку философы ничего не знают точно, у них сильно развита интуиция, а женщина по рождению –уже философ;

Основная загадка нашего времени – русская душа, не считая, конечно, рок-металла;

Когда в Москве в электричку входит пожилая женщина, тамошние мужчины упорно делают вид, что умеют читать. Я уступил однажды место, она вздрогнула и даже с каким-то пренебрежением посмотрела на меня: наверное, подумала, что я безграмотный;

После монтажника-высотника должность зав.кафедрой русского языка – самая головокружительная, и всегда поташнивает;

Я буду снисходителен на экзамене к тем, у кого нет исторической жилки;

Стихи у всех разные на вкус. Начитаешься Мартынова – словно сникерса объелся;

Только русский пьяница по-настоящему радуется жизни и живет щедро;

Всякий душевный человек выбрасывает мусор под окно: во-первых, это заметно согревает, во-вторых, ― жалко расставаться с нажитым.

Записки на полях не исчерпаны, их очень много «залегло» в тетрадях и лекционных конспектах слушателей курсов, студентов, аспирантов, стажеров, коллег. С призывом объединить усилия в собирании речевого материала «несерьезных лекций» профессора Колесова под общим названием «Мир профессора В.В. Колесова в его слове» обращаюсь ко всем этой статьей.

О профессоре В.В. Колесове следует говорить небанально, потому что он личность в высшей степени незаурядная, потому что ученый и педагог от Бога, потому что чрезвычайно остер на язык, как всякий умный насмешник.

Повторю: слова не всякого впускают с такой доверительностью в свой мир, а впустив, позволяют жонглировать и играть собою до бесконечности, что и демонстрирует Владимир Викторович Колесов. Спасибо ему и за это тоже.

Т.С. Садова

Профессор и комары

С Владимиром Викторовичем Колесовым мы знакомы 35 лет – с 1969 года. Впервые я его увидел на защите его докторской диссертации. Защита была блистательная, но он стоял за кафедрой весь красный (бороды тогда у него не было) и заметно нервничал.

Потом мы познакомились, обсуждали всякие научные вопросы, через какое-то время был разговор о моей докторской, которую я тогда только-только начинал. Всё это было на очень серьёзных тонах.

Далеко не сразу мне открылась в нём эта вот весёлая жёлчность, которая составляет главную прелесть его общения с окружающими.

В советские времена все преподаватели обязаны были вести внеаудиторную общественную работу со студентами (работу по коммунистическому воспитанию, как это называлось). И Владимир Викторович руководил кружком русского языка. Однажды члены кружка посетили детдом и на заседании делились впечатлениями. И один студент говорит: «Я думал, все детдомовцы — коллективисты, а ничего подобного. Девочке прислали яблок, она сидит ест, а мальчик глядит на неё голодными глазами – и она ноль внимания!» – «Коллега, – парирует Владимир Викторович, – однажды девочка уже дала мальчику яблоко, и Вы знаете, чем это кончилось!»

Многие ещё помнят период, когда в большой чести у языковедов была статистика. Но использование статистических данных в лекциях у многих превращалось в жуткую тоску. А вот как это было у профессора Колесова. Вот он говорит, что есть статистические пределы встречаемости звуков в тексте.

– И если звук опускается ниже некоторого минимального предела… – тут лектор выдерживает паузу, делает страшные глаза, принимает позу хищника, хватающего жертву, и змеиным шёпотом произносит:
– … этот звук обречён! А однажды после лекции о падении редуцированных к нему подошёл студент и сказал:

– Вот Вы говорили, что в падении редуцированных играли роль вставочные, «пустые» еры. Знаете, я работал на биостанции, и мы так боролись с комарами: стерилизовали самцов с помощью радиации и выпускали в  природу.  И при определённом  соотношении нормальных самцов  с этими стерильным популяция гибла.

Пример очень понравился Владимиру Викторовичу, и он потом стал использовать его на занятиях, а когда и я услышал про стерильных комаров в одной из его лекций, тоже взял на вооружение эту аналогию. Почему Владимир Викторович, несмотря на все свои жестокие болезни, сохраняет и работоспособность, и научный задор? Думаю, не в последнюю очередь благодаря весёлому нраву, искреннему дружелюбию и преданности не только науке, но и друзьям, коллегам, ученикам, которые его боготворят. Бог даст, мы ещё долго будем иметь счастье общения с этим замечательным человеком, чья слава крупнейшего слависта современности не помешала ему остаться таким, какой он есть.

Б. И. Осипов

Светоч русской филологии

Когда время своей круговертью возвращает нас к началу, подвигая к осознанию начал, законов и оснований науки и умственной деятельности известного лица, невозможно скрыть чувство общего восторга и личного восхищения, радостные слова разрывают сердце и ум, пробуждается горячее и искреннее желание участвовать в пиршестве русского филологического ума; но растерянность и робость, боязнь недооценить достоинства виновника торжества, лицемерное опасение прослыть подобострастным восхвалителем любезного начальства, пред коим мелко и смешно лебезить, наконец, собственное бессилие и неспособность высказать соответствующие высоте достижений ученого мысли останавливают неверное перо в нетвердых хладных перстах пишущего.

Однако дерзнем. Наука – это не только то, что существует независимо от воли отдельных авторов и мнений отдельных ученых, не только то, что восстает против конъюнктуры и всяческих явных и неявных заказов, наука – это не только многократно выверенное и устоявшееся в хрестоматиях всеобще признанное учение; наука – это прежде всего научение, пример, ход мыслей, опыт и наставление отдельного ученого.

Ученый учит, пусть даже обучаемые плохо усваивают его учение. Ученый надеется, что предначертанные им планы, разработанные им методы, разостланные им поля и воздвигнутые сферы исследования найдут последователей, подражателей и исполнителей. Эти подражатели и исполнители, добросовестные ученики, в меру своих сил и способностей возделывающие учительские нивы и осваивающие сферы наставника, уточняющие и разъясняющие частные вопросы, столь же необходимы, как и нелицеприятные критики, честные оппоненты, эксперты и аналитики. Без тех и других не будет продолжено строительства, не скажу Вавилонской башни, но величественного здания Петербургской филологической школы. Скажу более, разрушится сие здание, наподобие Вавилонской башни, не подкрепленное эмпирическими опорами. Так что может быть лучшими дарами к исполнению седьмочисленного десятка благих учительских лет, нежели труды последователей и подражателей? Они являются залогом расцвета русской филологии, они приносят плоды, конгениальные несравненному продолжателю петербургской языковедческой традиции профессору Владимиру Викторовичу Колесову.

Владимир, бди!
И, русским словом пламенея дале,
Ты нас учи!
Презревши жалкую толпу, в фиале
Науки блеск
С душевным сраствори честным покоем.
Противных треск
И шум не слыша, славой кроем,
Возлей и пей
Родной словесности поток богатый.
Ведь смысл корней
Познал ты, и воспел тебя брадатый
Ученый дед
И муж усатый: оба Алексея,
Покинув склеп,
Спешат вскурить тимьян в честь корифея.
Тебя лобызать
Стремится бритый Виктор Виноградов,
Готов он встать
Из гроба и, постыжен, сдать со складов
Свои труды
В бумажный цех приказ дает, прочетши
Твои труды,
Драгой Владимир. Мы же – прячем наши.
Покинув гроб,
Грядет потомок славный Болдуина,
Найдя свой троп,
Каким восславит витязя былинна,
Познавша слов
Законы. Се князь Трубецкой ступает.
Закрыв «Основ… »
Страницы, чудо видев, кто дерзает
Свершить ученье,
Кто текст и формулы, и жанры знает.
Кто дерзновенье
Имеет тайны смыслы знать, равняет
Кто рассужденья
Его трудам, мечты осуществляет.

2

Всех академий всех наук
Молчите, старцы! Ныне торжествует
Владеющий мирами внук
Де Куртене, Победный сын. Чредует
Внушение похвал, речей
Заздравных, гимнов звон. Главой поникни,
Людмила славная! Врачей
Искусство вмиг восставить не преминет
Седяща между нами. Се
Великий муж семидесятилетний
Года свои здесь, в шалаше
Языковедов, в день собрал он вешний.
Сомкни уста, драгой декан
Сергей, заступник наш и повелитель!
Воззри, смири свой ураган.
Рукоплещи! Гордись! Се наш учитель!
И вы, тьмочисленны друзья,
При нем никак не смейте прекословить!
Потупим взор, мы не князья,
Пусть он и дале будет верховодить!
И тезоименитый друг,
Десницей служит что при нашем заве,
Дерзай, как он, и зри вокруг
Провидчески орлиными очами!
Главу покорно опустил
Сам император – основатель града
Святопетрова, вогнездил
Где Колесов трудов своих догматы.
Конь стал, и длань опущена,
Померк Исакий, замерли и воды
В Неве. Удивлена она!
Не видела иной такой породы,
Что Благовещенск нам прислал.
И сами небеса сокрылись. Солнце
Своих лучей горячий шквал
Казать не смеет сквозе кафедры оконце.
Закрыт завесой тайный зал,
Где правит Влодимир, чтоб молоться
Все зерна спелые начал
Могли наук словесных и бороться
Чтоб мы могли за капитал
Учен, что прибылью мог б враз вернуться.

3

Маститый мельник славный, мелешь ты не зря!
Мука та мукой нам дана, и тесто
Ты замесил, испек ты хлеб, семья
Науки слов его едала вместе.
Так будем благодарны мы тому,
Кто кормит нас и наставляет живо.
Живи сто лет и царствуй по уму,
Учи, точи нам истин важных пиво!
Да пием мы его, чтоб все, чему
Ты учишь, было всем на диво!
Ты есть, которого отечество
Дождалось, кто деяньями своими
Восславил мудро, истинно его.
Науки нашей честь подъял ты зримо,
Твори, кажи словесно существо!
Сияй, здрав буди, будь необоримым!

Д.Г. Демидов

Былина о славном богатыре Владимире свет ясно Солнышко

РУСЬ-ГОРА

Распрокинулось поле дикое,
Поле дикое, басурманское.
Скачет полем тем добрый молодец Володимерко,
Власы русые, очи грустные.
Скачет вызволить он Лингвистику
От кочевников, из чужбинушки.
Тут увидел он старца старого,
Старца белого с гуслей звонкою.
– Ты куда летишь, гой ты молодец?
Там не родная, чай, сторонушка.
– Я скачу туда, мил ты человек,
Чтобы вызволить свет – невестушку.
Плачет милушка у кочевников,
Мне Лингвистику надо вызволить.
– Как же ты её в руки им отдал?
Почему один, не с подмогою?
– Я болел тогда лютой болюшкой,
Жаром я горел, был без памяти.
А открыл глаза – уж и пусто всё,
Еле выжил я, еле выбрался.
Чародеи мне нашептали там,
Что Лингвистика во плену жива.
Я за помощью ездил в Москву-град,
По князьям ходил, по дворам бояр,
Но никто не смог мне помочь найти,
Я один пошёл да на ворога».
Закручинился, стал задумчивым
Старый человек с гуслей звонкою:
– Я скажу тебе, добрый молодец Володюшка,
Слово мудрое, слово верное.
Ты на ус мотай, узелок вяжи,
Слушай ты меня ой внимательно.
Ты не так просил, не по тем дворам,
За подмогою не в дворцы иди –
По простым дворам, по сирым людям, по филологам,
Чай, поможет этот люд деву вызволить.
А теперь скачи ты на Русь-гору,
Там увидишь ты мудра ворона.
Передашь ему от меня поклон,
И поведаешь ты печаль свою о Лингвистике.
Он поможет, кой, ты понравишься,
Ну а коли нет – не взыщи, сынок.
– Ой, спаси тебе, мудрый человек,
Знатно мне помог, не забыть тебе!
И рванулся конь птицей белою,
Встрепенулся сам добрый молодец Воломерко.
Долго ехал он буераками мрачными, позитивистскими.
Буреломами структуралистскими непролазными,
Гору видит он, то Русь-гора,
На Руси-горе белый воронец.
– Долгих лет тебе, птица вечная.
От старца привет с гуслей звонкою.
– Ну, спаси тебе за поклон его,
Расскажи-ка мне свою просьбушку.
Долго вдумчиво слушал враг его,
Помолчал потом и ему сказал:
– Раскопай же мне ты Русь-гору,
Там увидишь ты звонкий колокол.
Созовёшь народ филологический ты на медный звук,
Люди добрые выручат свет Лингвистику.
Откопал ту медь добрый молодец,
Стукнул в колокол, гром раскинулся.
И поднялся люд по Руси-земле,
Пострадать собой, да за родича.
Кто живот отдаст, кто головушку,
Но помогут все добру молодцу Володимеру.
И пошла та рать да на ворога
Врага чуждого да чужего.
Плен разрушила, тьму повыбила,
И сказал тогда добрый молодец Володимерко,
Обнимая свет мил Лингвистику:
– Ой, народ филологический, ты прости меня,
Не пошёл к тебе за подмогою,
У московских бояр просил, по князьям молил,
О тебе, народ питерский, не подумал я!
Подошёл к нему с гуслей звонкою
Белый человек, старец ласковый:
– Хорошо, что ты хоть покаялся,
Ну а Русь – простит, люди – добрые.
Резво ты скачи с мил невестушкою да с Лингвистикой,
Дай нам свадебку на Русь-горе!
Развернулся пир на вершинушке,
На Руси той, рядом с вороном.
Веселился званый люд ой до утречка.
Старец песни пел да на гуслицах.
Русь раскинулась белой волюшкой
На Руси-горе необъятная.

А.В. Зеленин

Слово об учителе. 2004 г.